Восток быстро выродился в механическое упражнение, столь же стереотипное и искусственное, как и касида. Автор мувашшаха, по-видимому, был ограничен еще одной условностью в выборе своей темы. В мувашшахе редко идет речь о чем-либо, кроме любви, разве что только о религии. Форма обращения к любовнику нередко сохраняется даже в панегирике. Конечно, часто встречаются реминисценции и даже прямые заимствования из ранних поэтов, в особенности из 'Умара ибн Абу Раби'и, и позднейшие поэты свободно грабили му-вашшахи своих предшественников.
Однако старые формы никогда не теряли своего господства и, вероятно, лишь немногие посвятили себя исключительно строфической поэзии. Высокопарная фраза и натянутый вычурный образ процветали здесь столь же пышно, как и на Востоке; трудно найти что-либо подобное следующей строке из испанского панегирика:
Как же не будут чахнуть его нижние одеяния, когда он
полная луна [по красоте] и они из хлопка?
Даже видавший виды Ибн Халликан находит нужным пояснить, что, как говорят, хлопок, выставленный на лунный свет, портится.
Золотой век андалусской поэзии на несколько лет выходит за те пределы, которые мы установили для Востока. Распад Омейядской династии (ок. 1020 г.) и разделение мусульманской Испании на ряд мелких княжеств, казалось, только стимулировали развитие литературы и поэзии той эпохи, поскольку возник десяток дворов вместо одного. Из множества поэтов одиннадцатого века наиболее известны двое: Ибн Зайдун {77} из Кордовы (1003-1070), который обычно считается величайшим испанским поэтом, как в своих ранних любовных песнях, так и в зрелых поэтических посланиях, и ал-Му'тамид (1040-1095), последний арабский правитель Севильи. Оба они отчасти обязаны славой обстоятельствам своей жизни: первый - своей авантюристической карьере и романтической привязанности к омейядской принцессе Балладе, последний контрасту между великолепием его двора, когда он правил как primus inter pares** среди королей Испании, и своей жалкой смертью пленника в Марокко. Оба они (подобно многим другим своим соотечественникам) были людьми, которые умеют 'самые тривиальные и преходящие события жизни тотчас облечь в поэтическую форму', и остается лишь пожалеть о том, что нет английского перевода ни одного из их произведений - самых очаровательных во всей арабской поэзии. Ибн Зайдун не менее знаменит и как прозаик отчасти благодаря своей переписке, но в особенности благодаря 'Посланию к Ибн 'Абдусу' - законченному образцу литературного мастерства и острой сатиры. Ниже мы приводим строки одного из его поздних строфических стихотворений:
______________
** Первый среди равных.
Да оросят обильные дожди облаков окрестности дворца,
Пусть нежно поют голуби на ветвях
В блестящей Кордове, обители благородных,
Городе, где юность сломала мои [детские] амулеты,
Где я родился от благородных предков,
Сколь благословенны дни целомудрия минувшие!
Скольким забавам мы предавались в этих переулках,
С чернокудрыми, пышноволосыми, с белой шеей,
Когда они ходили, волоча подолы с разукрашенными
краями.
Но не следует их осуждать за бесстыдство.
Скажи тому времени, радости которого миновали
И стерлись следы по прошествии ночей,
Сколь нежен был ветерок его вечеров!
И ярко светили его звезды над головой ночного
путешественника:
'Привет тебе от страстно влюбленного, любящего!'
Центральное место в прозе одиннадцатого века занимает Ибн Хазм из Кордовы (993-1064), внук принявшего ислам испанца. В молодости он писал преиму-{78}щественно стихи, но, принадлежа к самой непримиримой школе мусульманской теологии, часто отвлекался от этого занятия, подвергая ожесточенным нападкам своих богословских противников; острота его языка, вошедшего в поговорку, которая сравнивает ее с мечом тирана ал-Хаджжаджа, привела к тому, что он в конце концов был вынужден отойти от политической деятельности и по сути дела был отлучен от церкви. Из огромного количества его сочинений по богословию и истории до нас дошло очень немногое, если не считать ценного и оригинального труда по сопоставлению религий ('Книга религиозных и философских сект'). Хотя может показаться странным, что произведения такого рода мы впервые встречаем именно в арабской литературе, причины этого найти нетрудно. Благодаря веротерпимости арабских завоевателей в их среде сохранились большие общины, исповедовавшие самые различные религии - иудеев, христиан, зороастрийцев и даже полуязычников. Различие между этими религиозными системами и их собственной верой издавна привлекало внимание мусульманских ученых и порождало вначале большую полемическую литературу (образцом которой может служить 'Книга религии и власти', написанная около 855 г. 'Али ибн Раббаном ат-Табари, перешедшим в ислам христианином), а в дальнейшем - пробуждало научный интерес к ним. Кроме того, чисто практические вопросы, связанные с особым налогообложением и правовым положением немусульман, требовали от чиновников некоторого знакомства с их верой и обрядами. Возникновение различных канонических школ внутри самой мусульманской общины привело к появлению трудов, в которых сопоставлялись различные учения, обычно с полемическими целями. Примером может служить 'Различие между сектами' Абу Мансура ал-Багдади (ум. в 1037 г.), где рассматриваются лишь те секты, которые причисляли себя к исламу. Однако именно Ибн Хазму предстояло написать первый систематический и критический труд о религиях, включая различные секты и школы. Его книга начинается с богословско-философской классификации религий в соответствии с их представлениями о начале мира и призвании пророков; христианство, например, подпадает под категорию религий, утверждающих, что мир был создан во {79} времени и более чем одним творцом, и отвергающих некоторых пророков (т. е. Мухаммада и арабских пророков). В каждом разделе подробно разбираются доводы, выдвинутые в поддержку этих верований, и вслед за этим они отвергаются один за другим. Большой раздел книги посвящен язвительному разбору противоречий и, с точки зрения мусульманина, нелепостей, содержащихся в Ветхом и Новом Заветах, с цитированием глав и стихов оттуда. Затем рассматриваются различные мусульманские секты и философские школы, а в заключение излагаются собственные философские и богословские воззрения Ибн Хазма. Ясно, что содержание и стиль книги в целом противоречивы, но она проложила дорогу для более беспристрастных сочинений на ту же тему. Вполне естественно, что испанские историки сосредоточили свое внимание почти исключительно на истории арабов в Испании. Сочинения, написанные и принятые за образец на Востоке, легко проникали на Запад, и их пробелы в отношении испанской истории следовало восполнить. Первая истинно испано-арабская история дошла до нас в ранней испанской редакции под названием 'Chronica del Moro Rasis', большинство же других ранних исторических сочинений либо утрачены совсем, либо сохранились лишь в виде фрагментов. Наряду с этим, важная серия биографических сочинений, охватывающих период от конца десятого века по тринадцатый включительно, к счастью, сохранилась и позволяет нам воссоздать довольно полную картину деятельной жизни тех литературных кругов, которые в свое время представляли самую высокую культуру в Европе. {80}
VI. СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК (1055-1258 гг.)
Арабская литература, как было показано выше, была тесно связана с превратностями мусульманской истории вследствие своей зависимости от покровительства правителей, и 1055 год н. э. отнюдь не произвольно считается поворотным пунктом в ее развитии. В этом году тюркская династия Сельджукидов утвердилась в Багдаде и тем окончательно закрепила тюркскую гегемонию в Западной Азии. Последствия этого переворота не замедлили проявиться в арабской литературе. При тюрках - нецивилизованных кочевниках, управляемых военной аристократией, ни в чем не было стабильности. За редкими исключениями, история их господства в Азии состоит из непрерывных переворотов и всеобщей анархии, неизменно сопровождавшихся бедственными опустошениями, истреблением людей и вымогательствами. Легко понять, как неблагоприятны были эти условия для развития не только литературы, но и всей культуры. Появление время от времени могущественного и просвещенного правителя или нескольких правителей не могло существенно улучшить положения, поскольку анархия и жадность тюрков в течение двух веков разрушили государственную машину, созданную арабами и персами.
Выдвижение тюркских династий неблагоприятно сказалось на арабской литературе еще и в другом
