полукругом. К камням набегали волны прибоя. Волны были невысокие, но бурные. Морем не пахло почти - только душным небом. Гроза висела в воздухе уже второй день и никак не могла пролиться дождем. Все ходили унылые, как вороны. Ворон на берегу было много. Они отличались задумчивостью. Ему не писалось уже дня три. Был утерян мотив. 'Я потерял свой мотив...' Он ощутил, что задержался здесь. Его невольный отпуск кончался - а что дальше? Он грыз ногти и его грызли сомнения. Он ступал по камням - переступал - стараясь попасть с плоского камня на плоский, стараясь избегать острых, бросая вперед тяжелую трость. Крымские камни в отличие от кавказских - вызывали ощущение развалин ушедших веков. Таврида дышала жаром и историей. Стрелка овечьего помета стелила ему путь. Недавно тут проводили овец. Почему козий бог Дионис - деревенщина - сумел затмить Аполлона? Жрец Аполлона - Александр не выносил Диониса, но втайне ему завидовал. Почему к нему, а не к кому другому - восходит трагедия древних греков? Трагедия, 'Козлиная песнь'. 'Песни козлов'... Чертов смерд Дионис. (Впрочем, Аполлон был тоже хорош - велел заживо содрать шкуру с музыканта Марсия. Который решился бросить ему вызов в игре на кифаре. Про себя Александр считал, что и сам способен бросить вызов Аполлону.)
Вдалеке на море виднелся белый парус, а на берегу - маленькая фигурка девушки. Она там, верно, играла с волнами. Какая-нибудь служаночка резвится в отсутствие господ - подражает госпоже. Отсюда было видно, как юбки ее вздымались весело и открыто. Но и на пляже было пусто. Он еще приблизился и узнал Марию. Бесстыдница! Мать бы ей задала за такую игру! Он невольно улыбнулся собственному ханжеству. И вдруг понял... она не просто воюет с волнами - она танцует. И в этом танце есть некий смысл. Она кружилась пред волнами, задирая юбки и склоняя головку - то вправо, то влево, то назад, то вперед - и что-то там видела такое, доступное только ей. Кажется, смотрела на свои ноги. Придирчиво. И что-то воображала такое - про себя или о себе. И о чем-то мечтала... Он загляделся. И понял, что вдруг проникся ритмом ее танца. Услышал дальнюю музыку - словно музыку сфер. Зонт мечты раскрылся и над ним. Ее худенькие ножки, еще детские, были нежны, как бывают только побеги несорванных цветов, и были влажны, как лепестки после дождя. Он почувствовал укол беззащитной нежности. Ее ноги были почти прозрачны на фоне моря. Почти сливались с водой. Что она танцевала сейчас? Танец был как предчувствие жизни. На заднем плане - за ней вставала белая луна раннего вечера и полоска заката на горизонте стекала по ее цыплячьей шее.
Она вдруг остановилась и опустила юбки - не до конца: набегала вода...
- Вы подсматривали за мной, - сказала Мария. - Это нехорошо!..
- Нет, - возразил он, - нет!
- Подсматривали!
Он снова возразил:
- Да, нет, нет! - Отступил и тотчас... сделал шаг к ней - или два шага.
Александр стоял чуть выше - каменистый склон - и видел ее лодыжки и ступни в воде - необыкновенно тонкие, узкие и длинные - тоже почти прозрачные. Словно продолженные светом. Они излучали свет - и камень под ними тоже светился.
- Это дурно, - повторила она, почему-то задумчиво.
- Нет, - повторил он. - Нет! Я... я любовался, - едва выдавил краснея.
- Не верю! Вы влюблены во всех!
- Кто вам сказал?..
- Все так думают о вас!
- Это неправда! - сказал он.
- А Анна Ивановна?
- Это неправда! - повторил он не слишком убедительно.
Он был виноват перед этой девушкой-ребенком. За всю свою жизнь нескладную. За грехи всех мужчин на свете.
- Я вам не верю! - она покачала головой. Явно желая поверить. В глазах ее стыли слезы. Сама его муза стояла перед ним - четырнадцати лет от роду. Погрузив в воду прозрачные ступни и приподняв юбки. А он путался и лгал. Музе? И страдал от собственной лжи... - Papa не отдаст меня за вас! сказала она, подумав... - Но, может... если вы очень попросите... Он вас любит!..
- Подождите немного! Я попрошу!.. - Александр не узнавал собственного голоса. Голос был отдельно - душа отдельно.
- Нет. Не отдаст... - сказала она с грустной уверенностью. - Захочет меня выдать за старого толстого генерала. - Она надула щеки, пытаясь изобразить этого самого генерала. И провела рукой округ бедер - отчего ее платье с одного боку опустилось в воду.
- Вы замочили платье! - сказал он, обрадовавшись, что можно переменить разговор.
- Я вижу!.. - но платье так и осталось в воде, и волна ласкала его.
Что он должен был делать? Пасть на колени перед ней?
- Погодите! - только и смог выдавить. - Еще есть время! - он сам не знал, что значит это обещание.
- Но вы можете меня увезти! Тайком!.. Ведь часто девиц увозят тайком!.. - она улыбнулась - мечтательно и грустно...
Он поклонился неловко и двинулся вдоль берега - прочь, прочь - только чтоб бежать - от нее, от себя, от этих слов, ощущения судьбы - своей, ее? Он вспомнил, что ни разу почти за весь разговор - не поглядел ей в глаза.
В последующие дни она избегала его. Они старались не глядеть друг на друга. Было сладко хранить верность девочке со ступнями, которые светились в воде. Он засыпал и просыпался - один и счастливый.
В декабре 1826-го они увиделись в последний раз, в Москве, в доме ее невестки - Зинаиды Николаевны, музы бедного Веневитинова. Мария отправлялась в Сибирь - за мужем-мятежником. Они остались ненадолго одни...
- Я тут написал стихи... моему другу Пущину, Ивану Ивановичу. Передадите?..
Она молча взяла сложенный вчетверо листок и положила в бисерный кошелек.
- Я хотел передать с вами нечто более печальное... написал... вашему мужу и всем его товарищам... - нужно было сказать - 'крамольное' - но он не решился. - Боялся подвести вас! - добавил несмело. Стоял перед ней в светском фраке и белоснежной манишке, а путь ее лежал на Нерчинские рудники. Слово 'крамола' могло ранить ее... - Как-нибудь в другой раз, с другой оказией!.. - Он заглянул ей в глаза... Дело в том, что почти одновременно с 'крамольными стихами', которые он не знал, как переправить осужденным - он сочинил 'Стансы' царю, и они уже расходились в списках. А вдруг она прочла?.. - Это только кажется, что мое положение нынче безоблачно! Оно весьма шатко!..
- Не оправдывайтесь! Не надо оправдываться!
И зачем только он пустил в ход эти стихи? Мог бы и подождать, покуда она уедет!..- признаться, и эта мысль пришла ему в голову.
- Не подумайте только, что я боюсь!
- Я не думаю, - сказала она, - не думаю. Я буду осторожна! - достала листок из кошелька и спрятала у себя на груди. - Надеюсь личного обыска бывшей княгини не будет! - И усмехнулась весьма дерзко. Она с чем-то порывала - пыталась порвать - и не только вовне - в себе. - Вы не захотели увезти меня тайно! Теперь увозит жизнь!
- Простите! - сказал он пылко и поцеловал ей руку.
- Кайтесь, кайтесь! - улыбнулась она. - Вам это полезно!..
Он склонил почтительно голову. И быстро заговорил о том, что, наверное, начнет писать роман в прозе - из русской истории, поедет собирать материалы на Урал - а там, перевалив через Уральский хребет, доберется и до них.
- Не стоит! Не мечтайте! Там во всяком случае - я вас видеть не хочу!.. - сказано было легко и безапелляционно. Характер матери!
Он опустил глаза, пытаясь вновь увидеть те детские ноги на берегу. Узкие и беззащитные. Теперь скрытые длинным платьем.
Что она танцевала тогда, на берегу? Танец судьбы?.. Кровинка заката на бледной детской шее, где каждая жилка бьется - таким торжеством жизни!..
...Дня через три-четыре он покинул Юрзуф, принял предложение генерала сопровождать его в поездке через горы, верхом - через Крымский хребет:
