себя, а иногда вслух. - Я желал бы быть сучочком...' - и ощущал себя и впрямь счастливым сучком. Без сучка, без задоринки... Сучок и задоринка. Каждому сучку - своя задоринка... Он улыбался про себя. Сыновья пошли в него - страстью к каламбурам. И правда... Не в темных же Ганнибалов было им пойти - этой склонностью к поэзии? А Пушкины... брат Базиль - известный поэт, 'Опасный сосед', поэмка - кто не знает? да и он сам... если вновь приняться за дело... Ох-ти! 'Никогда б я не сгибался, / Вечно б ими любовался.../ Был счастливей всех сучков!' - все-таки гениальный поэт Державин, не то что нынешние! (И неправ Александр, который как-то сказал, что гений его думал по-татарски. Нет-с, милостисдарь, нет-с!.. Это наше русское! Коренное!) Поторапливайся, Сергей Львович, поторапливайся - жизнь проходит, почти прошла. 'Никогда б я не сгибался...'
И тут является Она - которая и далее еще, наверное, будет мелькать на этих страницах. Мастерица любви. Афродита Михайловская, рожденная из ржавой пены, усыпанной прошлогодними листьями у берега озера Маленец.
В общем, через несколько дней, вечером, когда Арина старательно намывала его в 'байне' (как она говорила, ибо была из Суйды, все суйдинские говорят: 'байна'), а он сам беззастенчиво подставлял ей то один бок, то другой - красные веточки сосудов горели на толстых, почти женских бедрах, и, отхлестанный веником не слишком, в меру - сильно он не любил (Арина знала), хотя... всем и каждому мог поведать, что главное на земле для русского человека - это парная с веничком, но скорей терпел эту банную ласку, чем желал ее... вот в такой момент он сказал Арине, как само собой разумеющееся:
- Алену приведи!
- Ишь! Алену! - удивилась Арина, помолчав для порядку. - А что барыня скажут?.. - и чуть сильней шлепнула его веником.
- Ничего не скажет! - не без страха в душе ответил Сергей Львович.
- А не стар? Для Алены-то? - спросила Арина после паузы - и, кажется, мельком оглядела его. (В бане она говорила всем 'ты'. Хучь барин, хучь кто... всеодно - голый!)
- Молчи, дура! - сказал Сергей Львович беззлобно, но в поучение.
- И то правда! - согласилась Арина. - Хозяина потри!.. - и подала ему мочалку.
- Так приведешь?.. - спросил он, намыливая...
- Поворотись! - И, забрав мочалку, стала намыливать ему спину и зад. Завтра! - решила она наконец. - Завтра...
- Почему - не сегодня?..
- Торопишься больно! Прыткий. Завтра - значит, завтра! Поздно уже... (пояснила с неохотой). - Он поражался всегда этому властному тону дворовых. И как они умели брать верх над барами. А уж Арина - та совсем... Да, куда без нее?
У Алены, той самой, о которой речь, на курносом, в меру крупном носу всегда, и в зимнюю пору даже, средь мелких детских веснушек светились капельки пота (жарко ей было, что ли? или жар шел от нее?). Когда она купалась в Сороти или в Маленце - все деревенские мальцы, любого возрасту, кто не был занят на сенокосе или скотом, сбегались в кусты округ и, толкая друг дружку, разглядывали ее во все глаза. Купалась она, конечно, голой, а когда выходила и замечала мальчишек, лениво прогоняла: 'Кыш!' - без интересу вовсе - ушли соглядатаи? не ушли? Была в ней гордость собой, а может, особая лень подлинной красоты, которая знает, что неча стесняться. Она склоняла крупную голову на грудь, выжимая волосы, и темная каштановая струя падала на одну грудь, словно затем, чтоб другая ярче заблистала на солнце.
Лев, Левушка, перепробовавший чуть не всех дворовых девок - лет с пятнадцати, как-то сказал про нее отцу:
- Молочная река там - в кисельных берегах, не иначе!
И отец возрадовался про себя - образному строю мысли младшего. (И этот пошел в него.) И, может, с той поры - размечтался!
Суровая во нравах деревня и та не слишком осуждала Алену - хотя судачила без конца. Бабы от невозможности сравняться с ней, а мужики - да у кого голос подымется? Впрочем... Что это - судаченье? Как лузганье семечек: знай, лузга слетает с губ.
Даже Арина - ведавшая всеми девками по должности и весьма строгая к ним - старалась не слишком загружать Алену черной работой. Раз уж дан девке такой талант!
В общем, к вечеру следующего дня там же в бане Арина парила теперь ее. То есть девка, конечно, натиралась сама, а Арина только веником лупила да наблюдала пристрастно.
- Полегше бы вы, Арина Родионовна! - иногда взмаливалась девка.
Она стояла перед ней, как статуя, такие видела Арина в Москве, когда водила своих недорослей гулять в сад... И удивлялась, как это делают каменных людей - и так похоже!..
- Потерпишь!.. К барину как-никак!
- Ой, что вы! А к какому? (Если честно, думала про Александра. Этот приехал недавно - и был еще незнаком с ней. Его темная с рыжинкой волосня на щеках и настойчивый темный взгляд завлекли ее.)
- К старшему!
- Ого! А что барыня скажут?..
- Молчи, дура!
- Уж и не скажи ничего! - засмеялась Алена игриво. Старший барин - так старший, ей-то что?.. И вяло изогнулась боком. Красивая, стерва!
Всякий раз, намывая так Алену - или какую другую из девок, потребных господам, - Арина пыталась вспомнить себя такою. И не могла. Не было в ней чего-то, наверно... Не было. И байна была та же - деревянный сруб, и темные камни те же - горячие... и скамьи склизкие. И только она сама была другой. Чего-то Бог не дал. Как-то барин Александр-душа спросил ее: 'По страсти ли ты вышла замуж?' Она и ответь: 'А как же? По страсти, родимый... по страсти! Прикащик и староста обещались до полусмерти прибить!..'
И он почему-то долго смеялся. Чего смешного?..
Она видела себя девчонкой, потом замужней бабой - недолгое замужество, муж помер в горячке... стояла босая посреди избы и в зеркале, которое отец ее притащил с развалин какой-то сгоревшей усадьбы - обломок зеркала, поеденный сыростью и тленом... видела себя теперь в том зеркале: худая!... ни девка, ни баба... лица не различишь, мосластые ноги и грудь - словно скошенная к животу... Отошла в сторону и что- то там пригубила из шкалика, который с некоторых пор всегда держала в бане, в уголке, на случай.
- Промеж мой! промеж! - сказала Алене почти злобно.
- Ой! и чего это все - промеж да промеж! Что там, свиньи ходили, что ли?.. - причитала Алена, но намывалась исправно.
- Нашлась, тоже мне! - проворчала Арина почти про себя. Но девка услышала.
- Чегой-то вы ругаетесь, Арина Родионовна, - запела протяжно...
Арине стало жарче - от выпитого. Два розовых шара покачивались перед ней - обтянутые, как на барабане, почти детской кожей, без морщинки, без пупырышка даже.
Откуда ты взяла это все? Бог дал! Бог щедрый - если хочет! - И уж без всякой злобы - даже ласково - шлепнула девку по мокрому заду.
- Ладно, кончай тереть - все богатство сотрешь!..
Богатство сие и предстало вечером Сергею Львовичу - в той же бане, где-то часа два спустя, когда пар уже сошел: дверь Арина после подержала открытой - чтоб не душно.
Алену он и не сразу заметил - сидела в углу, сложив руки на коленях.
- Ой, здравствуйте, барин! - сказала смиренно, точно не ожидала увидеть его здесь - случайно забрел.
- Алена, Аленушка! - произнес он слабым голосом. Сам напуганный-перепуганный насмерть, аж пот прошиб. - Ну, поди сюда!
- Ой, что вы! - но сразу и подошла.
- Сядь здесь... - Сергей Львович неловко притянул ее, уже не слыша очередного 'Ой, что вы!'. Притянул к себе девку и неловко поцеловал. Отвык.
Губы Алены пахли пережаренными семечками, прелыми травинками, сгрызанными на ходу, и безбожной молодостью.
- Ой, укусите! - сказала Алена, целуясь легко и привычно.
