она, Элиза, была с мужем - в тот вечер и ночь. И отирала его слезы, и даже отдавала распоряжения за него. Какие он сам, в слезах, не в силах был произнесть. Хотя... она - все знали об этом - в ту пору уже не принадлежала ему. Или принадлежала - не вовсе...
Потом они немного разогрелись игрой, и он уж был при четырех - мог объявлять и стал зреть впереди некие комбинации...
- Теперь и у меня - марьяж, дорогая! Ба! да еще марьяж!.. - Он с детским удовольствием озирал карты.
...она помнит, как он впервые поцеловал ее. Пытался. А она испугалась, что у нее, верно, слишком прохладные губы. И руки - чистый лед: ей было тринадцать! После стыдилась себя, что была слишком холодна - и совсем уж позор - после долго полоскала рот. Написала тогда матери: 'Боюсь, ему теперь захочется все время целовать меня. Что делать?' Они еще были только помолвлены...
Она прикрыла рот платочком, покашляла. Он вздрогнул. Часто слышал прежде такой кашель у Софи... своей дочери от Нарышкиной... А теперь Софи нет... Саму Элизу, похоже, ее кашель не пугал, только смущал. Он недавно говорил о ней с врачами. Ничего хорошего!
...стеснительная недотрога! (Теперь она презирала себя.) Понимала, что ничего не могла ему дать тогда - поначалу. Их оженили слишком рано. Ей было четырнадцать, ему - шестнадцать. Нет, сентябрь - шестнадцати еще не было! Двое детей - заключенных против воли в железные колодки царственных интриг. Выдумка бабки Екатерины. Элиза была девчонка: 'Ой, больно! Ой, щекотно!.. Не трогай волосы - они искрят!' А он - мальчишка... которому нужна была женщина. Ему не хватало ни сил, ни терпения - раздувать этот тлеющий костер.
- Вам никогда не вспоминается бедная Криденер? - спросила она, помолчав.
- А почему я должен вспоминать ее?..- но сдержался и кивнул благожела-тельно. - Она умерла в Кореизе, в Крыму, весной. Мне докладывали...
'...потому что это вы выгнали ее из Петербурга по наущению Аракчеева и вашего отвратительного Фотия! И отказали в аудиенции, даже тайной, - и тем сломилиее!..' - но не произнесла - только подумала...
- Я - православный государь, дорогая! - потянулся и поцеловал ей руку. За сим шел целый полк несказанного: '...И я не мог допустить, чтоб офицеры мои переходили в католичество! Пусть даже экуменического толку. При всей моей симпатии к мадам Криденер!..'
Эти двое были вместе Бог знает, сколько лет, все знали друг о друге или почти все - и могли едва лишь трогать клавиши разговора. Одни аккорды. За которыми прячутся мелодии. Он сам клонился некогда к идеям мадам Криденер - но потом, потом...
- Вы ж писали как будто про нее маркизу Паулуччи!.. Сами мне рассказывали...
- Писал! - согласился он кротко - и добавил тверже: - Так в один прекрасный момент у меня могла оказаться под рукой католическая армия!..
Его округлый по-женски подбородок с ямочкой, глядящий со всех дворцовых портретов бабки Екатерины, вздернулся упрямо! Впрочем, сама Екатерина тоже была упряма, иначе б...
Маркизу Паулуччи, генерал-губернатору Прибалтики, он в самом деле когда-то написал: 'Пусть каждый молится, как хочет, лишь бы молился!' (Речь шла о Криденер и ее сторонниках в Риге.) Что они все понимают? Наши обязанности, наши зависимости, чтоб не сказать - наши грехи...
- Признайтесь все-таки... ее отличала истинная вера! Не то что...
- Ах, Элиз! Кто знает в этом мире - что истинно, что не истинно?..
- Простите его! Мы - женщины, рождены, чтоб прощать!
Выцветшее личико, складка у губ - словно резцом. Зубов явно нет - или почти нет. Уста, созданные для поцелуев, превратившиеся в узкую щель. (Ужас, что старость делает с нами - женщинами!) Варвара Юлиана Криденер, урожденная Фитингоф. Религиозная, экзальтированная, автор знаменитого романа. Они встретились в Вене, в четырнадцатом году, во время Конгресса (еще до второго пришествия Бонапарта). Прежде Элиза зачитывалась ее романом (там была любовь, какую она ждала всю жизнь) - делала даже выписки в дневнике - и была теперь счастлива встретиться с автором...
При всем том - необыкновенно большие глаза. Пламенные взоры. А волосы тонкие, мягкие - невьющиеся, лишь слегка подвитые у висков и свисающие комочками из-под капора... У Элизы ни одного марьяжа не складывалось... Она кашлянула и уткнулась в карты.
(У нее самой - волосы были сумасшедшие. Вся сила в волосах - как у Самсона. Ими любовался весь двор. Ими захлебывались в стихах. Сам Бог был парикмахером! Пепельное руно. Их трудно было расчесывать, из них сыпались искры. К моим волосам нельзя прикасаться, говорила она. Кошка - которую нельзя рискнуть погладить по голове: в головке обитают молнии с небес.)
Их дружба с Криденер возникла разом.Так было когда-то в юности с молодой Головиной - ее подругой, ее вторым 'Я'... Нет, там было другое! Безумие - почти адюльтер с женщиной (стыдно вспомнить). При встрече они кидались друг другу в объятия и целовались, как влюбленные... Криденер, как старшая, была лишь ее конфиденткой. Исповедником. (Первым, кстати, в жизни - кроме матери.) У Элизы тогда в Вене были страшные дни. Муж почти откровенно третировал ее, хоть сам и вызвал ее сюда. Он, кажется, впервые за их жизнь явил ревность - и это было не легче, чем прежнее оскорбительное отсутствие ее... Сам же был постоянным ночным посетителем вдовы Багратион...
- Я много любила, - говорила ей Криденер. - И страсти обуревали меня. Я бросала мужа - человека замечательного, боготворившего меня... ради людей, которые, увы, не стоили его истертых башмаков. И которые оставляли меня - как только добивались своего. Я страдала - и я приносила страдания. И что же? Поняла в конце концов, что все страсти несут нам только муки и единственная любовь на свете, которая стоит своего названия, она небесного происхождения!
- Элиз! Следите за игрой! - сказал он строго - она взяла лишнюю карту. - Мне придется штрафовать вас! - Он, кажется, увлекся игрой...
- Ах, в самом деле! - смутилась она.
'...смущенная девочка. В пятнадцать была такая - и в сорок. За сорок! - подумал он не то чтоб злобно, но не сказать - приязненно, и с явной неохотой списал с нее 50 фиш. Игра есть игра! - Из-за этой вечной стеснительности - она проиграла жизнь. И мою жизнь тоже!' Она покашляла. Раньше кашель Софи рвал ему уши и надрывал душу. Бедная Софи! В восемнадцать лет! На пороге брака. Впрочем... может, это избавило ее от многих разочарований?
...Первым из придворных, который посмел ухаживать за ней, Элизой, всерьез и откровенно, был Платон Зубов... (Была еще жива бабка Екатерина.) Графиня Шувалова не раз приходила к Элизе посланницей от него. (Как это по-русски - свахой.) И Александр тогда страдал по молодости. Или делал вид? (После он так легко уступил ее Чарторижскому!) Во всяком случае, историю с Зубовым они переживали вместе. В отличие от прежних фаворитов и собственных братьев Платон был невелик ростом. Только и знал, что метать стрелы. Керубино из пьесы Бомарше, который упивался своим могуществом. Что нашла в нем великая императрица? Наверное, только молодость!
Александр дотронулся до ее руки.
- Вы что-то грустны сегодня?
- Нет-нет! Немного болит голова!.. (И кашлянула.)
- А-а... Может, перестанем играть?
- Нет, что вы! Я хочу! Я хочу побыть с вами... с тобой!..
...двор следил - когда она сдастся. Сама бабушка наблюдала с интересом. За Зубова она не боялась - куда он денется? До власти был сластена - еще больше, чем до женщин. Да и ей было поздно ревновать. Она пыталась ухватить последние радости, А мальчик-внук должен стать наконец мужчиной! И мужчине надо уметь справляться и с такими напастями, как измена жены - или хотя бы призрак измены... Иначе... Старуха хорошо помнила, как все началось у нее...
...атаку Зубова Элиза отбила легко. Думала тогда еще, что любит мужа той самой любовью. О которой не имела, как выяснилось вскоре, ни малейшего представления.
...Бедная Софи! Этим летом. (Он еще никак не мог прийти в себя.) Был на смотру, когда получил весть. Какого полка? Не помнит, не имеет значения! Это казалось очень важным. Он должен был остаться - смотреть прохождение колонн. Что такое государь? Это - несвобода. Самый несвободный из всех своих подданных! Глаза слезились. И нужно было притворяться - что это от ветра.
