'Вся жизнь моя была залогом / Свиданья верного с тобой, / Я знаю, ты мне послан Богом...' - он знал, что оно уже написано - это письмо.
'- Я не расстаюсь с вами, мне еще столько нужно вам сказать! - Она закрыла за собой дверь, а я упал в кресла, уничтоженный этим звуком: мне показалось, что вселенная рухнула...
Насколько больше я любил бы тебя, Валери!..'
Схолия
Подробное исследование пушкинских помет на экземпляре романа 'Валери' Юлии Криденер принадлежит Л.И. Вольперт. Правда, автор книги 'Пушкин в роли Пушкина' считает пометы неким слитным 'лирическим письмом', составленным из подчеркнутых мест и обращенным к А.П. Керн. Оба утверждения кажутся сомнительными. И пометы никак не составляют, на наш взгляд, 'слитного письма', и адресат едва ли назван верно. Весь контекст отношений с Керн лета 1825-го (начиная с заочного этапа - переписка с Родзянко) в самом деле отдает 'игрой', 'игровым поведением', о котором прекрасно говорит автор книги (что не мешает письмам к Керн быть искренними и страстными), но вовсе не соотносится с тональностью 'нежного романа', каким является 'Валери'. За этими пометами стоит иная история любви. И почти несомненно - это история любви к Е.К. Воронцовой.
Надо сказать, несмотря на более чем полуторастолетнюю историю изучения 'Онегина' и обширнейший корпус черновых набросков к роману, сама история создания его весьма смутна. Начало и впрямь было несколько поспешным и случайным. (Да не покажется крамольной эта мысль! - 'пишу поэму, в которой забалтываюсь донельзя...') Можно утверждать, что плана как такового еще не было, во всяком случае, того, по которому после развился роман. И начинался он и впрямь почти подражательно - идя то ли от Байрона ('Чайльд Гарольд', 'Дон Жуан'), то ли от 'Адольфа' Констана. Первичный мотив - тема 'дяди' героя, его грядущей кончины и ожидания наследства, - несомненно, восходит к Матьюрену ('Мельмот-скиталец'), возможно, и к 'Кавалеру Фобласу' де Кувре, как считает Л.Вольперт. Но план был еще неясен. Вряд ли Пушкин даже знал, к примеру, начиная роман, что Онегин убьет Ленского на дуэли. 'Трагедия победы' - по точному выражению Ю.Лотмана - это придет потом... Нужно было пережить серьезнейшую личную - а потом и общественную драму, чтоб роман стал диктовать автору свои законы...
Вставная глава
Император Александр, о котором его тезка в Михайловском все чаще думал в последнее время (это ж он его упек в эту дыру за строчку глупого письма), вряд ли помышлял о нем. У царя были другие дела и заботы. Примерно в те же дни, в первой половине сентября 1824-го, в Царском он сидел, уединившись с женой, императрицей Елизаветой Алексеевной в одной из комнат, примыкавших непосредственно к кабинету, и предавался карточной игре. Это стало частым с некоторых пор послеобеденным их времяпрепровождением. Ломберный столик, богато инкрустированный уральскими самоцветами, разделял играющих, мольберт, придвинутый к столу, был похож на художнический, только с грифельной доской - на ней отмечали фиши. Государь как-то брезговал писать мелом на сукне пред собой - он был сноб...
Игра называлась - безик. Игру он вывез из Франции, из Парижа, как трофей - и она средь прочего напоминала о том, что он взял Париж. (Тоже приятно!) Его самого учила играть покойная Жозефина - отставленная жена Бонапарта: с ней Александр сблизился в последние месяцы ее жизни, которая так внезапно оборвалась (с тоски, наверное). Как и с ее дочерью Гортензией (от первого брака), королевой голландской... (Это было, когда Наполеон водворился уже на Эльбе, еще до 'ста дней' и Ватерлоо!) Бонапарт умудрился расплодить по всему свету невесть откуда взявшихся королев и королей, и Александр был чуть не единственный в коалиции противников его, кто стоял на том, что надо, елико возможно, оставить все как есть, если это не мешает интересам общим. (Вообще семья Бонапарта и все, что связано с ним, занимала в его жизни непонятное место... Союзники пугались, приближенные морщились. И пытались объяснить его почти физической неприязнью к Бурбонам (которых он сам и привез в обозе править Францией) - или политическими соображениями. Все правда - и Бурбонов он не терпел, и политических соображений было хоть отбавляй, начиная с Польши, но...)
Впрочем, безик как игра в России не привился. Тут предпочитали пикет. (А он, как самодержец, все ж интересовался порой и тем, во что играют в российских домах, считал, это входит в круг его обязанностей.)
- Марьяж! - сказала тихо жена, глядя в карты. (У нее уже было четыре взятки, и она была вправе объявлять.) Император галантно прибавил на доске еще двадцатку к ее фишам. Куртуазное действо... Марьяж был некозырный: всего - король и дама одной масти. И сидели визави тоже - дама и король одной масти: оба блондины. Игра ничего не значила для обоих - кроме отрешения от забот, совместного одиночества и параллельного течения мыслей.
К императору покуда карта не шла. Сейчас он взял семерку козырь и, согласно правилам, сменил ею открытый на столе валет червей. Пошло в запись - 10 плюс 10. Объявлять не мог, да и нечего: две десятки и мелочь, годится только сбрасывать. Но зато был валет - стоит поберечь для козырной квинты. Игра шла в две колоды...
Императрица Елизавета Алексеевна - некогда баденская принцесса Луиза не была уже, конечно, той несравненной европейской красавицей, которая некогда, в ранней юности, сумела покорить дворец Екатерины, привычный к красоте, - всех волновали ее открытые легкие платья под антик, не облегающие фигуру, но словно наброшенные небрежно; диадемы, венки и цветы в волосах - Психея, Психея! На свадьбе так и говорили: Психея и Амур (Амур был Александр). И лишь отец жениха - великий князь Павел стоял, насупившись, и не разделял общих восторгов. Он был явно зол - конечно, как всегда, на мать-императрицу, но распространялось это решительно на всех - в том числе на них двоих. (Он вообще не хотел приходить на торжество - его уговорили. Он прекрасно понимал, что Екатерина женит внука так рано, чтоб попытаться вырвать трон из-под тощего зада нелюбимого сына.)
Амур и Психея... Сейчас Элиза сидела, чуть откинувшись, слишком прямая и точеная, но с робостью во взоре, как всегда почти в присутствии мужа. Она за многое могла считать себя виновной перед ним, хотя и не хотела исчислять свои вины. Так сложилось, так сложилось!.. Даже нынче лишь самый пристрастный взгляд мог сыскать в ее пепельных волосах седые прожилки... Александр же в последние годы стал полнеть - был в мундире, чуть расстегнутом по-домашнему, и округ известной лысины ('плешивый щеголь') в светлых с рыжинкой прядях седина вовсю светилась.
- Вы нынче смотритесь, как богиня! - сказал он с прохладной нежностью.
Она улыбнулась, знала, что выглядит неважно. Но муж ее был странный человек, особенно с женщинами (и странности его давно стали притчей во языцех при всех европейских дворах). Именно теперь, когда она постарела и подурнела, уделял ей все больше внимания и откровенно переставал замечать других дам, что на первых порах вызвало чуть не смятение при дворе: даже старые величавые рогоносцы могли бы вроде вздохнуть спокойно заволновались: к тому, прежнему Александру они привыкли - а нынешний? (Всегда не знаешь, чего ждать, когда власть меняет привычки!)
- В свете все больше разговоров...
... сейчас начнет про Фотия! Не надо! Он сам все знает про Фотия!
- ...что будто этот монах...
- ...занимает все больше места в моей жизни! - договорил он за нее почти весело. И добавил легко: - В нашей жизни, дорогая, в нашей!
- И что Анна Орлова...
- Графиня Орлова! - любезно поправил он.
Не кто иной, как эта Анна Орлова и свела его с Фотием.
- Она - из тех самых Орловых?
- Конечно! Не зря ж она мужеподобна! Пошла в своих дядей! - и улыбнулся. Знаменитой своей улыбкой, которую решительно все, кроме нее, считали лукавой. - Вашему свету следовало бы больше заниматься собой! А не мной и моей жизнью. И не вашей тоже. (Тон был элегический.) Отмаливать грехи хотя бы. У них, яполагаю, их не меньше, чем у нас с тобой! 'Ты' они говорили друг другу редко - чаще, когда возникала опаска ссоры. Впрочем, сейчас ею и не пахло - промельк досады, и только.
...она знала, что он хочет отмолить (и чем дальше - все больше). Проклятый вечер и ночь, когда они вместе ждали исхода заговора против его отца... Это было ужасно - но в этом он был виноват меньше всего... Император Павел сошел с ума, это все знали - ходили слухи, что он вот-вот завещает престол племяннику из Германии, а сына-наследника заточит в крепость вместе с матерью-императрицей (которая так рыдала на его похоронах). И Александру было твердо обещано, что отца пощадят - только заставят отречься!.. Но потом, потом... все офицеры, принимавшие участие в действе, рассказывали, что, когда вошли в спальню Павла, все предстало в ином свете и... что сами они не поняли, как все произошло... Это
