лифляндки такой французский? Впрочем, у нее были хорошие учителя, говорят, даже сам Шатобриан... Странно, что столь пленительная (по рассказам) женщина и писательница становится религиозной кликушей! Кажется, она пыталась вовлечь в католичество самого императора Александра. В итоге он выслал ее из Петербурга - по наущению этого Савонаролы - Фотия.
- Вам, государь, не повезло со страной! Ваши рыцарские замашки требовали Швейцариии. Или хотя бы - Люксембурга. Почему б вам было не заполучить в правление Швейцарию? Я не говорю - Францию, это опасно!
...как лицейский - он хорошо помнил царя. Лицеисты часто встречали его в Екатерининском парке: он прогуливался один - или с кем-то из придворных. Но почти никогда с супругой - Елизаветой Алексеевной. Мягкие черты и рассеянный взор... пожалуй, недостаток воли? Он не производил впечатления счастливого человека.
Как он смог противустоять Бонапарту?
(Перед тем почему-то возникла физиономия конюха. Тот талдычил свое: 'Почему нельзя? Обязательно можно!')
- А-а! - молвил царь. - Это ты? Слыхал, пишешь неплохие стихи!
Александр поклонился в замешательстве.
Кроме Фотия, говорят, там вертится еще какая-то графиня Орлова. (Из тех самых Орловых?) Это она свела царя с Фотием.
Александр Павлович был хорошим собеседником...
- Это ты написал оду 'Свобода'?
- Я. От дурных стихов не отказываюсь, надеясь на... а от хороших, признаюсь, и силы нет отказываться! Слабость непозволительная!
Сквозь темные призмы уцелевших листьев пестрело сырое небо. Осеннее небо в России спускается почти до земли - такое большое, такое печальное. Хотелось тепла. Причудливой новизны горных кряжей. Где каждый поворот сулит неожиданное... И моря, моря! Чтобы волны у ног, волны у ног! (У чьих?)
С Криднершей они разминулись в Крыму. Спустя три года, / скитаясь в той же стороне... Она приехала в Крым, он слышал - года на три позднее его. И умерла где-то в Кореизе - в начале уже этого года. Во втором томе - в начале он нашел чью-то надпись: 'Мадемуазель Ольге Алексеевой. Увы, одно мгновение, одно- единственное мгновение... всемогущий Бог, для которого нет невозможного; это мгновение было так прекрасно, так мимолетно... Чудная вспышка, озарившая жизнь, как волшебство...' Кто это писал, кому? Кто-то. Который любил! Он отчеркнул ногтем то место в книге, когда в Венеции, на мосту Риальто, граф М. - муж Валери - при де Линаре выражает свой восторг перед какой-то женщиной, тем самым как бы усомнившись в красоте своей жены. 'Ну, да... Валери молода, у нее живая физиономия, но ее никогда не заметят!' И де Линар страдает от этого. Прекрасно! И как натурально! 'О Валери! Насколько больше любил бы я тебя!' - Это! это самое!..
Он начал размышлять о романе вообще. 'Не роман, а роман в стихах дьявольская разница!'- повторял он про себя, хотя и плохо представлял пока, что это за разница. Теперь казалось, что самой мысли о 'рано остывших чувствах' и 'преждевременной старости души', одной лишь встречи - души невинной с душой перегоревшей - этого мало, мало! План романа по-прежнему смущал его. Конечно, лучше стихи без плана, чем план без стихов, но... Он был в положении человека, который, облекшись в непривычные одежды, не знает, куда девать руки, походка как бы не та...
Роман воспитания? Странно, но последнее время он все меньше тянулся к Байрону! Больше к Гете и Шодерло де Лакло.
Фауст тревожил воображение автора Чильд-Гарольда. Два раза Байрон пытался бороться с великаном романтической поэзии - и остался хром, как Иаков. Но и 'Фауст'... Мефистофель не способен стать учителем в чувстве, он лишь насмехается над человеческой чувствительностью. Он сам не разочаровывался никогда - ибо никогда не был очарован. Что за стремление погружать других в пучины собственных разочарований и бед? (Он снова и снова вспоминал Раевского.) Сноснее многих был Евгений, / Хоть он людей, конечно, знал / И вообще их презирал, / Но (правил нет без исключений) / Иных он очень отличал / И вчуже чувство уважал...
Почему мужчины так склонны учить чувствованью других, менее опытных, необстрелянных?.. Женщины вроде не так, хотя... (Но довольно ли он знает женщин?) А госпожа де Мертей ('Опасные связи'). Нет! Там, скорей, обмен развращенностями - не опытом! Французы явно почитают область чувств своим национальным достоянием! Как виноградную лозу со склонов в провинции Коньяк! Природа чувства столь тонка, по их мнению, что может возникать, лишь как клекот в горле галльского петуха - со всеми там вибрациями и модуляциями.
Почему вообще люди любят внушать другим свое разочарование?..
- Но ты, как выяснилось, еще и афей! Это совсем уж никуда не годится!
- Ваше величество, как можно судить человека по письму, написанному товарищу... да еще в определенном настроении... Школьническую шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы - как всенародную проповедь? Был момент - я усомнился в одном из положений религии...
- В каком?
- В существовании загробной жизни. Это не называется афеизмом. Оттуда ж никто не возвращался - дабы подтвердить...
- Что делает там Раевский? Но он же - ее кузен, брат!.. Хотя... кузен - не совсем брат!.. ('Она, к сожалению, без памяти влюблена в моего сына. Заметили? Что они там делают - вечно вдвоем? Она считается его кузиной, но...' - вставляла Прасковья Александровна из Тригорского.) Какое-то множественное 'мы' изнутри подтачивало письмо! 'Мы гуляем, мы вспоминаем...' Чего же больше там - гуляний или вспоминаний?.. Впервые сомнение коснулось его. Нет, конечно, он знает друга, он верит. Пусть холодность, мрачность... презрение ко всякой романтике... пусть! Но дружба? ('Он верил, что друзья готовы / За честь его принять оковы... Что есть избранные судьбами / Людей священные друзья...')
- В загробной жизни? В этом я тоже сомневался. Я и сейчас... Молчу! Если б ты знал, как много я сомневался в молодости! Теперь за это надо платить...
Одно сожжено - другое не написано. Болталось несколько строк - да и тех он никак не мог найти. (Он записал их после Пскова.) 'Я знаю, что вы презираете... Я долго хотела молчать - я думала, что вас увижу. Если нет, меня Бог обманул, и... ' Что-то в этом роде. Чушь какая-то!
Письмо девушки - к тому же семнадцатилетней, к тому же влюбленной!..
В Тригорском он привязывал коня к дереву - в парке, внизу, - бросал на ходу кому-то из слуг, чтоб покормили, и почти взбегал на холм. В доме часто его уже ждала сестра Оленька и смотрела с беспокойством. Он был мрачен, и мрачность невольно разливалась вокруг. Она тоже чувствовала, что гроза в их доме вот-вот грянет, - и была напугана. Иногда ему хотелось поделиться с ней. Просто рассказать - как все было. От чего он бежал - то есть его заставили бежать из Одессы. Что оставил в степи - в немецкой экономии Люстдорф... Но иногда хочется открыться - да язык присыхает и никак не произнести первых слов...
- Насколько больше любил бы я тебя! - Т. - Татьяна, Л. - Люстдорф... Скажи, которая Татьяна?... Нет, ты - не Татьяна, ты - другая!.. Теперь он не был уверен - он сам не знал, где кто, кто где. Две пары женских ног ступали за ним - и дошли сюда, и блуждали неприкаянно - среди мокрых осенних трав и повядших желтых листьев, и среди стайки юных женщин, которые были не нужны ему. '...только вряд... найдете вы в России целой / Три пары стройных женских ног!..' И одни ноги были длинны и нежны... так, что страшно прикоснуться, а другие... сама полнота бытия! Я думал, что умру от аневризмы или в дуэли... а, кажется, умру от твоих икр!.. - сказал он ей или только собирался? - не помнил.
Он повыписал из Петербурга сразу по приезде множество модных нот и теперь был сам не рад: девчонки бойко разыгрывали все это на невысоком фортепьяно, порядком расстроенном, бренчали - соревнуясь и заставляя слушать себя. У него был хороший слух, и он тихо зверел, улыбался натужно. Разыгранный Моцарт иль Диц / Перстами робких учениц... Он вспоминал, что было, когда Она садилась за фортепьяно. Нельзя, конечно, сравнивать жену наместника (добрый десяток лучших учителей) - с провинциальными русскими девочками, несправедливо! - но он не обрекал себя на всеобщую справедливость!
'Почему она поет так страстно, если сердце ее не знает любви? Откуда берет она эти звуки? Им учит
