ГЛАВА ВТОРАЯ
В позе великой задумчивости Стрелков просидел не меньше часа. Он не думал ни о чем: просто не мог, не в состоянии был проследить одну какую-нибудь мысль от начала и до конца. Он не знал кто он и где находится, зачем вообще существует на этом свете. Да и был ли это этот свет или уже совсем другой? Может, он, Стрелков, уже умер, получив пулю в лоб? Петрович не особенно верил в россказни о загробной жизни, которыми потчевала его в детстве бабушка, или в жизнь после смерти, о которой стали много говорить в последнее время, но что-то ведь такое должно было быть. Не может же человек, появившись на свет и прожив нелегкую земную жизнь, просто так исчезнуть, испариться как фреон, оставив после себя лишь холодную изморось. Кто он вообще такой, Стрелков Сергей Петрович? Когда-то, лет десять назад, подающий надежды старший научный сотрудник одного из отделов крупного научно-исследовательского института, работающий над кандидатской диссертацией. Потом… Что было потом?
Перестройка и последовавший за ней кризис девяносто первого года сделали свое дело. Лишенный государственного финансирования институт, еще лет пять-шесть влачивший жалкое существование, окончательно развалился, сотрудники постепенно разбежались как тараканы, распуганные дихлофосом, найдя себя кто в чем. Стрелкову, можно сказать, повезло. Он не стал кичиться статусом научного работника, а по совету одного приятеля устроился на курсы холодильщиков.
– Кому нужна твоя диссертация, – скептически усмехаясь, говорил приятель, – и что тебя ждет потом? А вот холодильники люди всегда будут покупать, а они всегда будут ломаться, даже самые лучшие. А если они ломаются, значит, их должен кто-то ремонтировать.
Имея высшее образование, Стрелков легко освоил новую профессию, тем более, что самой сложной деталью в холодильнике был компрессор, да и тот запаянный в металлический кожух. Вскоре он легко начал разбираться в самых современных моделях отечественного и импортного производства. Правда, чтобы получить лицензию на ремонт фирменных агрегатов, пришлось закончить еще одни курсы, но это уже было не сложно, деньги начали прибывать как бы сами собой. Старые знакомые, которым Стрелков ремонтировал холодильники, рекомендовали его своим друзьям, как высококлассного специалиста. Деньги, конечно, платили левые. У Петровича для посиделок с друзьями и других своих надобностей всегда была притарена от жены солидная заначка.
Сергею Петровичу стало немного легче, а потом снова бросило в холод. Память – странная штука – помогла Стрелкову идентифицировать себя, но она же заставила думать о тех страшных людях, которые взорвали лабораторию, а затем расстреляли оставшихся в живых сотрудников. Естественно, это было сильным потрясением. Петрович едва не содрогнулся, вспомнив дуло пистолета, в упор глядящее на него. Он открыл глаза… Собственно, глаза у него и так были открытыми: веки хоть и моргали, смазывая жидкостью глазные яблоки, но света не заслоняли. Ладонь, которую он поднял, чтобы прикрыть глаза от солнца, произвели эффект ничуть не лучший, чем очки из чистейшего горного хрусталя. Это новое открытие ужаснуло его не меньше, чем ствол, направленного на него пистолета. Значит, все то, что он увидел (или не увидел) в последний момент в лаборатории, не плод его больного воображения? Привыкший всего в жизни добиваться самостоятельно, Стрелков чуть не взвыл от собственного бессилия. В сердцах он ударил ладонью по скамье, но промахнулся и, потеряв равновесие, полетел вниз. И хотя лететь было недолго – всего каких-то полметра – но удар был ощутимым. Сергей Петрович вскрикнул, сильно ударившись локтем о жесткую землю, поднялся, потирая локоть, и снова посмотрел на себя. Сквозь себя… Ничего, что он раньше именовал своим телом, не было. Его нет! Это было ужасно! Практичный ум Петровича зашевелился так, что можно было слышать, как мозги трутся о внутреннюю часть черепной коробки. Он ведь сидел на лавке, он стоит на земле двумя ногами, чувствуя, как мелкие камушки давят на ступни сквозь мягкие подошвы туфель. Да и боль в локте от удара о землю до сих пор не прошла. Значит, он есть, но его просто не видно. Придя к такому выводу, Петрович начал лихорадочно ощупывать себя. Убедившись, что все на месте, даже заначка, спрятанная в потайном кармашке пиджака, Стрелков несколько успокоился. «Я есть, я есть», – несколько раз прошептал он, словно заклинание, способное вернуть его в прежнее состояние. «Просто меня не видно», – добавил он и, найдя таким образом хоть какое-то объяснение, снова сел на скамейку. Сделать это оказалось не так-то просто, потому что не видя себя, Сергей Петрович несколько раскоординировался. И все же сердце, которое тоже существовало – он слышал как оно бьется в его груди – стало стучать гораздо спокойнее и увереннее.
Теперь Стрелков начал обращать внимание на то, что происходило вокруг него. А происходило там много чего. Толпа зевак, оттесняемая милиционерами в форменной одежде, пыталась как можно ближе подобраться к месту трагедии. Впрочем и с лавочки, где устроился Стрелков, было видно, что возле здания пристройки, в которой размещалась лаборатория, стояло несколько красных пожарных машин, к которым были подсоединены пожарные рукава. Сам пожар был уже потушен, и пожарные в прорезиненных доспехах и сапогах медленно передвигались среди луж, оставленных брандспойтами, или стояли небольшими группами, видимо, ожидая повторного возгорания.
Заметив неплохое место для наблюдения, трое мужиков довольно потрепанного вида, с большими пластиковыми пакетами в руках, отделились от толпы и направились к лавке с явным намерением оккупировать ее. Места на скамье едва хватило бы троим, поэтому Стрелков с интересом принялся наблюдать, что предпримут мужики, так как уступать им он не собирался: он ведь первый здесь устроился. Один мужик – высокий, худой, в засаленной кепке – устроился на противоположном от Стрелкова конце лавки. Второй, в потертом клетчатом пиджаке не первой свежести, обдав Петровича перегаром, опустился аккурат рядом с ним, поставив свой пакет между ног. Третий, самый маленький, с лохматой пегой бородкой и усами, как у маршала Первой конной армии, издав вздох облегчения, словно с утра разгружал вагоны с углем, плюхнулся прямо на колени Петровича.
С криком, «ой, япона мать», он подскочил как ужаленный и, отбежав несколько шагов в сторону, остановился, бешено вращая глазами.
– Буденный, ты чего, – уставился на него клетчатый пиджак. – белены объелся?
– Федорыч, там это… – неуверенно произнес Буденный, тыча пальцем на лавку, – там кто-то это… сидит…
– Ну да, – хохотнул мужик в кепке, наклоняясь и глядя на пустое место, с которого выпрыгнул Буденный, – пить надо меньше.
– Так вместе же пили… – Буденный нетвердым шагом направился к лавке, – всего-то грамм по полтораста…
– Закусывать надо, – поддержал Федорыча «клетчатый пиджак» и полез в свой пакет. – На вот карамельку.
– Да пошел ты, – огрызнулся Буденный и осторожно опустился на лавку.
Стрелков едва успел уступить ему место, чтобы тот снова не сел ему на колени. Отойдя к одинокому тополю, он прислонился к нему плечом и стал наблюдать за местом происшествия. Ощущение шершавой коры дерева придавало Петровичу дополнительное успокоение, словно делая его полноценным членом общества.
Санитары в белых халатах поднимали носилки, на которых, выступая из-под черного пластика, лежало чье-то тело, и грузили их в машину «Скорой помощи». Еще четыре трупа, прикрытые таким же пластиком, лежали рядком возле стены лаборатории, ожидая своей очереди. Какой-то человек в штатском, с узкими губами остановил носилки и приподняв пластик, некоторое время смотрел на лицо погибшего. Затем, махнув санитарам рукой, осмотрел лежащих у стены и разрешил забрать и их тоже. Несколько санитарных машин, разрезав толпу, исчезли под аркой, ведущей со двора на дорогу.
Проводив их взглядом, Стрелков заметил вдруг среди зевак лицо, показавшееся ему знакомым. Это был средних лет мужчина, почти лысый, с большими умными глазами, внимательно смотревшими сквозь круглые стекла очков в тонкой золотой оправе. На нем был хороший костюм фисташкового цвета и ядовито-зеленая сорочка, воротник которой стягивал кофейный галстук. Очкарик не подходил близко к зданию лаборатории, но было заметно, что он живо интересуется всем происходящим. Он как-то нервно выглядывал из-за спин зевак, после чего слегка пригибался, будто боялся быть замеченным. В один момент он весь напрягся, изогнувшись словно натянутый лук, глядя на двери лаборатории. Петрович посмотрел в том же направлении и увидел, как тонкогубый в штатском, брезгливо выбирая на земле чистое место, вышел
