продемонстрировав прелесть своих глаз, губ и зубов, и растворилась в цветочных запахах, осторожно прикрыв за собою дверь.
Ева подошла к креслу возле стола и села. Она не говорила ни слова.
Тоби весь дергался. Он подошел к камину и оперся на него локтем. Наэлектризованную атмосферу предгрозья, сгустившуюся в мирном уголке за цветочной лавкой, уловил бы человек даже и более толстокожий, чем Тоби Лоуз.
Редко какой женщине когда выпадала такая блистательная возможность. После всех своих терзаний и мук, Ева могла, наконец, на нем отыграться. Любой беспристрастный зритель, увидевший этих двоих в уютной комнате, конечно, подстрекал бы ее броситься в бой с радостным кличем и наголову разбить врага. Но беспристрастным зрителям легко говорить.
Пауза затянулась. Тоби, оперев локоть на камин и втянув шею в плечи, теребил усики и время от времени искоса поглядывал на Еву. Ева сказала только одно слово:
– Ну?
Глава 14
– Послушай, – выпалил Тоби с обычной своей искренностью. – Мне безумно неприятно.
– Да?
– Ну, что ты все узнала.
– Да? И ты вне себя от страха, что банк тоже все узнает?
Тоби подумал.
– Нет, с этим все в порядке, – успокоил он Еву, и на лице его отразилось явное облегчение. – Значит, тебя это тревожило?
– Очень возможно.
– Нет, уверяю тебя, с этим все в порядке, – серьезно сказал Тоби. – Я сам об этом думал. Но нет, все обойдется. Главное – не втягивать их в открытый скандал. Частная жизнь есть частная жизнь. Между нами, – тут он огляделся по сторонам, – старик Дюфур, управляющий, таскается в Булонь к одной poule [5]. Факт! На службе все знают. Конечно, это строго между нами.
– Конечно.
Тоби опять покраснел.
– Нравится мне в тебе, Ева, – выпалил он, – что ты все понимаешь.
– Да ну?
– Да, – сказал Тоби, не глядя ей в глаза. – Думаешь, мне приятно говорить о таких вещах… Разве приятно говорить о таких вещах с порядочной девушкой, а с тобой особенно. Но раз уж терять нечего… в общем, ну вот.
– Да. Терять, значит, нечего?
– Другая просто в обморок бы упала. Это я тебе прямо скажу. Ты себе не представляешь, чего я натерпелся в последние недели, еще до смерти отца. Ты, может, и сама заметила, что я сам на себя стал не похож. Куда девались мое спокойствие и веселость… Эта дрянь, там, наверху, – Ева вся сжалась, – это ужас что такое. Ты себе не представляешь, как я намучился.
– И это все, – спросила Ева спокойно, – что ты можешь мне сказать?
Тоби заморгал.
– Все, что я могу тебе сказать?
Ева Нил получила прекрасное воспитание. И однако же, навсегда осталась дочерью старого Джо Нила, владельца бумагопрядилен в Ланкашире. И, подобно старому Джо, она тоже кое в чем проявляла бесконечную терпимость, а кое-каких вещей совершенно не могла терпеть.
Сидя на стуле, оставленном мадемуазель Прю, она увидела комнату словно в легком тумане. Она увидела затылок Тоби, отраженный зеркалом над камином, и крошечную, не более шестипенсовика, лысину, затаившуюся в густых волосах. Эта лысина окончательно переполнила чашу Евиного терпения.
Ева в бешенстве выпрямилась на стуле.
– Ты что, не соображаешь, какая ты наглая скотина?
Тоби ушам своим не поверил.
– Ты не подумал о том, – сказала Ева, – как это выглядит: весь день ты читаешь мне мораль и корчишь из себя безупречного сэра Галахада [6], толкуешь, видите ли, о своих идеалах и принципах, а сам, оказывается, давным-давно морочишь голову этой девице?
Тоби был вне себя.
– Ну, Ева! – пробормотал он. – Что ты! Что ты! – и он стал нервно озираться, словно опасаясь неожиданно обнаружить в комнате управляющего банком мосье Дюфура.
– Что ты! – передразнила Ева. – Фу-ты ну-ты!
– Не ожидал от тебя таких выражений.
– Выражений! А как насчет поступков?
– При чем тут поступки? – спросил Тоби.
– Значит, ты можешь «понять и простить» то, что я делаю? А? Ханжа, лицемер несчастный! Уриа Гипп [7]! Ну а как насчет твоих идеалов? Как насчет них, скромный молодой человек строгих правил? А?
Тоби был не просто потрясен. Он безмерно удивился. Близоруко моргая, в точности как его мать, он уставился на Еву.
– Это же совсем другое дело, – возразил он недовольно, как взрослый, растолковывающий очевидные понятия несообразительному ребенку.
– Вот как?
– Да, вот так.
– Почему же?
Тоби весь напрягся, будто с него потребовали объяснить законы солнечной системы или рассказать о строении вселенной с помощью десяти односложных слов.
– Ева, милая! У мужчины могут быть… ну, порывы.
– Ну а у женщины, по-твоему, их не может быть?
– О! – взвился Тоби. – Значит, ты сознаешься?
– В чем?
– Что снова связалась с этим гнусным Этвудом?
– Я ничего подобного не говорила. Я сказала только, что у женщины…
– Ах, нет, – и Тоби покачал головой с видом существа, наделенного непогрешимой мудростью богов. – Только не у порядочной женщины. Между мужчиной и женщиной есть разница. Женщина, поддающаяся порывам, уже не леди, и она недостойна того, чтоб ее боготворили. Потому-то ты меня и удивляешь, Ева. И хочешь начистоту, Ева? Я ни за что не позволю себе тебя оскорбить. Ты сама знаешь. Но я не могу не высказать всего, что у меня на душе, понимаешь? И мне кажется, я сегодня увидел тебя в новом свете. Мне кажется…
Ева его не перебивала.
Она равнодушно отметила в уме, что он стоит слишком близко к огню; что серая ткань костюма на брюках вот-вот займется; что еще секунда, и Тоби вспыхнет ярким пламенем. Но эта перспектива как-то мало ее огорчала.
И тут, постучавшись, в комнату вбежала мадемуазель Прю и с извиняющимся и озабоченным выражением лица бросилась к столу.
– Я – я за нитками, – объяснила она, – тут у меня был еще моток. – Мадемуазель Прю принялась рыться в корзинке с шитьем, и в ту же секунду Тоби подпрыгнул как ужаленный, к немалому торжеству Евы. Ему обожгло ляжки.
– Милый Тоби, – сказала мадемуазель Прю, – и вы, мадам. Может быть, можно не так громко? У нас тут живут все люди порядочные, и мы не любим беспокоить соседей.
– А мы кричали?
– Очень громко. Слов я не разобрала, я не понимаю по-английски. Но, наверное, это что-то нехорошее. – Она нашла моток красных ниток и подняла поближе к лампе. – Надеюсь, вы спорите не насчет… насчет возмещения?
