Маркиз налил в пиалу немного отвара, который Hyp оставил на маленьком столике у стены, и, подойдя к кровати, встал рядом с ней на колени.
Он обнял Медину за плечи, осторожно приподнял ей голову и поднес пиалу к ее губам.
Она отвернулась, и он тихо сказал:
— Тебя мучает жажда. Попей, тебе станет легче.
Подчиняясь не словам, а лишь убедительной интонации его голоса, она отпила немного, и маркиз убрал пиалу.
Потом, когда он опустил ее голову на подушку, она вдруг едва слышно забормотала:
— Помоги мне… Отец… Помоги мне! Если он… пойдет в Мекку, то… умрет… И… я тоже не захочу… больше жить.
Ее голос дрогнул, и в нем послышалась неподдельная мука:
— Я… люблю его… Люблю!
Услышав это, маркиз словно окаменел.
Потом маркиз увидел, что по щекам Медины из-под сомкнутых век текут слезы.
Очень нежно он стер их, и через минуту Медина затихла и вновь погрузилась в бессознательное состояние, из которого ненадолго вырвалась.
Маркиз едва мог поверить тому, что услышал, и все же теперь он знал.
Это было невероятно, но Медина любила его.
Маркиза любили многие женщины, и он всегда понимал, когда женщина влюблена — по ее взглядам, жестам, по голосу и интонациям.
Как он говорил, «они трепетали».
И теперь он был поражен тем, что «Али» ни разу ничем не показал, что «его» волнует что-то еще, помимо обязанностей проводника и учителя языка.
Вероятно, это уродливые очки не позволили прочесть тайну Медины в ее глазах.
В ее голосе, который, как маркиз теперь понимал, был таким музыкальным, не было и намека на какие- то возвышенные чувства.
Как же мог он предположить, что «юноша», который казался столь необычным арабом, на самом деле был весьма необычной юной английской леди?
Этой сложности он не ожидал в своем путешествии.
Наконец маркиз вернулся в общую комнату. Улегшись на свой матрац, он подумал, что никто не поверит ему, когда он будет рассказывать об этой поездке.
Это было путешествие в неизвестное, и началось оно оттого, что Эстер с помощью шантажа хотела склонить его к браку.
Маркиз понимал, что единственный способ уберечься от ее цепкой хватки — убежать на край света.
Но и тут появилась женщина, посягающая на него.
Он сказал себе, что разумнее всего было бы, как только ей станет лучше, отправить ее назад в Кану, а самому продолжить свой хадж в одиночку.
Подумав об этом, он внезапно осознал, что будет очень опечален, лишившись ее общества.
Он представил себе, как скучно будет в одиночестве медленно тащиться по горячим пескам.
— Я хочу, чтобы она осталась со мной! — сказал он вслух таким тоном, словно какие-то невидимые силы хотели ее у него отнять.
»Но она женщина — а ты ненавидишь всех женщин!»— сказал ему внутренний голос.
»Это правда, но до сих пор она не посягала на мою свободу — значит, нечего бояться, что она сделает это теперь».
»Но разве твое отношение к ней не изменилось?»
»Почему оно должно было измениться?»— с возмущением спросил маркиз сам себя, но он заранее знал ответ.
Медина была женщиной, и можно было ожидать, что она так или иначе постарается выказать свою любовь.
Ему ли не известно об уловках, мольбах и соблазнах, искушениях, с помощью которых женщины стремились поймать его в свои сети?
Он привык к тому, что женщины делали первый шаг к сближению раньше, чем он.
Он привык откликаться на приглашение во взгляде женщины и целовать их призывно сложенные для поцелуя губки.
Но их руки всегда обнимали его так, словно хотели не дать ему ускользнуть.
»Черт возьми, неужели в мире не найти такого места, где нет ни одной чертовой бабы, и они никогда не оставят меня в покое?»
Едва он подумал об этом, как тут же посмеялся над самим собой, над своей порочностью, циничностью и пресыщенностью.
Он вспомнил Эстер.
И содрогнулся, вспомнив их так называемую любовь, которая, как ни грустно теперь ему было это признать, была всего лишь обычной похотью»
Потом, лежа без сна и глядя на звезды, он вдруг осознал, что Медина, не важно, в женской или мужской ипостаси, совсем не такая.
Он не мог бы словами определить эту разницу, но знал, что она есть.
И еще он знал, что от нее ему убегать не нужно. Он может ее не бояться: она никогда не сделает ему ничего дурного.
Маркиз сам не понимал, почему он так в этом уверен.
Он знал только, что обстоятельство это не подлежит сомнению, что это такая же правда, как то, что он и Медина в Аравии и оба они — англичане.
Не представляя, куда заведут его эти мысли, он встал и вновь прошел в соседнюю комнату.
Медина лежала в той же позе, в какой он ее оставил; казалось, она успокоилась, и на ее губах теперь была видна слабая улыбка.
Маркиз только сейчас обратил внимание, что эти губы были такой же классической формы, как у античных статуй в Энджелстоун-Хауз, которыми он очень гордился.
Он стоял, глядя на нее, и думал, действительно ли она сказала, что любит его, или он только вообразил, будто это услышал.
Только в одном он был до конца уверен: в том, что она необычная женщина, совсем не похожая ни на одну из тех, кого маркиз знал до встречи с нею.
Она никогда не причинила бы ему вреда.
Он был так в этом уверен, будто она была ангелом, спустившимся с небес, чтобы защитить его.
Потом маркиз сказал себе, что во всем виноват звездный свет, который смутил его разум и вселил в него какие-то чудные мысли.
Женщины есть женщины, и нет никаких логических причин полагать, будто Медина какая-то особенная.
И все же, возвращаясь в комнату, где он спал, маркиз знал, что это правда.
Глава 7
Перед самым рассветом маркиз услышал, как Медина ходит в соседней комнате, но он не пошел туда.
Он слышал, как она выпила отвар, а потом вернулась к кровати и снова легла.
Наутро Hyp сказал ему, что благодаря отвару она будет спать, пока не выздоровеет, и маркиз подумал, что не стоит ее тревожить.
Он пошел взглянуть на нее, только когда она снова заснула.
Глядя на ее лицо, утопающее в подушке, и волосы, почти касающиеся плеч, он вновь подумал, что был слепцом, не догадавшись сразу, что она — женщина.
Hyp сказал, что она будет в состоянии встать приблизительно через три дня.
Поэтому маркиз занялся покупкой нового дромадера и забраковал полдесятка верблюдов, прежде чем нашел подходящего.
