нефтяные месторождения.
На сегодняшний день самое большое несчастье четы Вандевилтов заключалось в том, что у них был только один ребенок, которому предстояло унаследовать огромное состояние. Что касается Магнолии, то для нее это обстоятельство было настоящей трагедией.
Как только она достаточно подросла, чтобы самостоятельно делать выводы, ей стало ясно, что она особенная.
Няня не имела права вывезти коляску, а позже — прогуляться с Магнолией в центральном парке без сопровождения двух телохранителей, неотступно следовавших за ними.
Впрочем, к этому можно было привыкнуть; а вот когда Магнолия поняла, что ни один молодой человек никогда не сумеет даже приблизиться к тому уровню, который мать сочтет достойным для дочери, она испытала ужас.
Но, будучи натурой романтической, в чем была немалая заслуга отца, Магнолия верила, что однажды она встретит принца своей мечты.
Именно отец дал ей прочитать «Ромео и Джульетту», именно он поведал ей историю Данте и Беатриче, по его совету она прочла повесть об Элоизе и Абеляре, над которой украдкой плакала; именно он, если заглядывать еще дальше в прошлое, рассказал ей сказку про Золушку…
Когда Магнолия подросла, мистер Вандевилт с восторгом обнаружил, что она разделяет его страсть к живописи.
Он начал коллекционировать картины еще в молодости, после своей первой поездки во Флоренцию, и с тех пор ни с кем, кроме Магнолии, не мог поделиться ощущениями, нахлынувшими на него при виде шедевров Боттичелли в галерее Уффици.
Он открыл им свое сердце, и они стали его первой любовью.
Эта любовь всю жизнь была для него превыше всего, а благодаря своему огромному состоянию он мог покупать картины не только у торговцев, но и у самих художников, в результате чего стал обладателем шедевров, недоступных другим коллекционерам.
На стенах огромного гранитного особняка на Пятой авеню висели полотна Сислея, Моне и Ренуара, купленные мистером Вандервилтом буквально за гроши еще в те времена, когда публика насмехалась над импрессионистами.
— Есть в тебе что-то, моя дорогая, — говаривал он, когда Магнолия подросла, — отчего ты кажешься сошедшей с картин Сислея.
Магнолия улыбалась:
— Ты просто мне льстишь, папа.
— Всего лишь констатирую факт, — возражал отец. — В тебе есть изящество, хрупкость и тот внутренний свет, которые присущи лишь его полотнам.
У матери на этот счет было несколько иное мнение:
— Ты слишком высокая, и шея у тебя чересчур длинная. И я никак не могу понять, откуда у тебя это дурацкое детское выражение лица, — сокрушалась она. — Попробуй массаж носа, может, он у тебя станет длиннее.
Потом с восклицанием, явно выражавшим досаду, добавляла:
— Бог свидетель, я мечтала, что у моей дочери будут классические черты лица, и не воображай, что картины, с которыми носится твой отец, сделают тебя хоть немного красивее.
Говоря это, она имела в виду творения Рубенса, Рембрандта и Ван Дейка, висящие в специально отведенной для них галерее.
Друзья миссис Вандевилт смотрели на эти картины с завистью, а пресса называла их «лучшей частной коллекцией Америки».
Когда выпадала возможность, Магнолия бежала в маленькую скромную студию отца, чтобы насладиться сислеевскою игрой света на деревьях, и молилась про себя, чтобы отец всегда любил ее так же нежно, как любит столь милые его сердцу полотна.
Только чем старше она становилась, тем труднее ей было находить время, чтобы поговорить с отцом.
Мать сосредоточила на ней все внимание, словно дочь была одним из тех проектов, общественных или благотворительных, о которых чуть ли не каждый день трубила пресса в связи с именем миссис Вандевилт.
Потом начались бесконечные примерки, и Магнолия как-то раз пожаловалась отцу:
— Честное слово, я предпочла бы ходить голой или, например, в тоге, как древние греки.
Отец только улыбнулся в ответ, но она знала, что он ее понимает.
— Я пыталась читать во время примерок, — продолжала Магнолия. — Но мама отняла у меня книгу, сказав, что никакой мужчина не захочет жениться на женщине, голова которой забита несуществующими людьми и событиями.
Отец вздохнул, но ничего не ответил, и тогда Магнолия спросила:
— Почему ты женился на маме?
Их разговоры всегда были очень откровенны, и Магнолия с детства привыкла задавать отцу прямые вопросы обо всем, что ее интересовало.
Мистер Вандевилт промолчал, но Магнолия понимала, что отец медлит с ответом не потому, что смущен вопросом, а из-за того, что погрузился в воспоминания, стараясь быть предельно точным и правдивым.
— Наши родители настаивали на браке, считая, что неплохо было бы объединить два огромных состояния, — наконец сказал он. — И, кроме того, твоя мать была очень красива.
Его губы скривились в подобие улыбки:
— В то время я плохо разбирался в женщинах, целиком увлеченный картинами, а она напомнила мне Мадонну с полотен мастеров раннего Возрождения.
Магнолия ничего не ответила, замолчал и отец. Оба понимали, что после девятнадцати лет, положенных на то, чтобы проложить себе дорогу в высшее общество, миссис Вандевилт ни в малейшей степени не напоминала Мадонну, а скорее Медузу Горгону, у которой вместо змей в волосах бриллианты.
Вскоре после свадьбы мистеру Вандевилту со всей очевидностью стало ясно, что его супруга обладает железной волей и исполнена решимости идти своим путем, не обращая внимания ни на какие преграды.
Она тиранила всех, кто от нее зависел, а муж, который считал зазорным вступать с ней в какие бы то ни было споры, быстро отошел куда-то на задний план ее жизни.
Он довольствовался созерцанием своих картин и беседами с несколькими близкими друзьями, которые разделяли его интересы.
В первое время после рождения дочери он был практически лишен возможности вмешиваться в ее воспитание, хотя и считал, что жена обращается с ней слишком строго.
— Мне приходится быть для Магни не только матерью, но и отцом, — заявляла миссис Вандевилт своим знакомым, — потому что мой муж не проявляет к ней ни малейшего интереса.
Это была неправда, но мистер Вандевилт уже смирился с тем, что все его попытки повлиять на воспитание ребенка бесполезны, поскольку жена яростно препятствовала любому его вмешательству.
Именно поэтому миссис Вандевилт всегда сама наказывала Магнолию, когда та капризничала, и делала это именно так, как в свое время ее отец: наказание обычно состояло в том, что Магнолию хлестали кнутом по ногам. Девочка терпела эту жестокость без стонов и криков, с необычной для ребенка гордостью, и начинала плакать, только когда оставалась одна.
Раз от раза наказание становилось все более жестоким, ибо миссис Вандевилт поклялась сломить упрямство дочери.
Этого ей не удалось, но все же она внушила Магнолии, страдавшей не столько от физической боли, сколько от ругани и унижения, вечный страх перед матерью.
Единственным утешением девочке служила возможность уйти от действительности, погружаясь в книги, так же как ее отец погружался в мир живописи.
Книги стали ее единственными друзьями, и даже бесконечные наказания за чтение по ночам не могли заставить ее отказаться от этого занятия.
Она создала себе воображаемый мир, в котором все было совершенно не похоже на жестокую действительность, царившую в доме.
