Она говорила это легко и весело, но после слова «завтра» подумала — а будет ли оно? Будет ли она с ним завтра непредсказуемой или уже какой-нибудь другой?
— Что вас беспокоит? — вдруг спросил Уинстон.
— Откуда вы знаете, что я обеспокоена? — ушла от ответа Марина.
— Ваши глаза выдают вас. Никогда еще не встречал женщин с такими выразительными глазами. — Он наклонился к ней со своего стула. — Ну скажите мне, Марина, чем вы так напуганы? — умоляюще сказал он. — Я знаю, что-то тяготит вас, и я не могу спокойно видеть этот ужас в ваших глазах.
Помолчав в нерешительности, она ответила:
— Я скажу вам об этом завтра вечером…
— Вы даете мне слово?
— Да, я… обещаю.
А сама подумала, что завтра вечером он сам все поймет и ей уже не нужно будет ничего ему объяснять — он уже будет знать!
Диван был такой мягкий и удобный, огонь приятно ласкал кожу, а от выпитого ликера ей казалось, что она летит по небу на облаке.
Наверное, она незаметно заснула, потому что ее разбудил голос Уинстона:
— Вы устали, Марина, ведь вы поднялись в такую рань, да еще это наше сумасшедшее путешествие. Вам пора идти в постель.
— Нет, я хочу еще побыть здесь, — сонно возразила Марина.
— Я вынужден заставить вас сделать то, что я считаю нужным, — твердо сказал Уинстон. — Если вы слишком устали, я сам отнесу вас наверх.
Он откинул плед и поднял Марину на руки, прежде чем она успела что-нибудь возразить.
— Почему бы вам не взлететь наверх «на крыльях моей человеческой мощи»? — спросил он ее с улыбкой.
Марина засмеялась и положила голову ему на плечо.
Какое же это было счастье — ощущать, что он крепко держит ее в своих объятиях!
Она была такая легкая, что он без всяких усилий пронес ее через весь холл и вверх по лестнице до самой ее спальни. Открыл дверь ногой и, войдя в комнату, увидел, что глаза ее закрыты, голова покоится на его плече и она безмятежно спит. Он осторожно положил ее на постель. При этом она открыла глаза и что- то недовольно пробормотала, кажется, не желая освобождаться от надежных объятий его рук.
— Может быть, позвать кого-нибудь из прислуги? — спросил он.
— Нет, — едва слышно, произнесла она. — Я сама… сама справлюсь.
— У меня такое чувство, что как только я уйду, вы тут же снова заснете. А я хочу, чтобы вы ночью хорошо отдохнули, и поэтому я сейчас отвернусь и подожду, пока вы разденетесь, а когда уляжетесь, укрою вас как следует одеялом.
С этими словами он отошел к окну и отдернул занавеску, чтобы посмотреть на море.
Дождь уже прекратился, но плотные тучи все еще скрывали и звезды, и луну.
Вдали слабо мерцали огни Неаполя, и Уинстон смотрел на них, пока не услышал сзади тихий голос Марины:
— Я уже… легла.
Он обернулся и подошел к ее постели с муслиновыми занавесками в оборочках.
Волосы Марины золотом отливали на белых подушках. На ней была ночная сорочка с длинными рукавами, отделанная кружевом по рукавам и вороту, с застежкой сзади.
Уинстон натянул ей одеяло до подбородка, наклонился и осторожно поцеловал ее в губы.
— Спокойной ночи, Марина, — мягко сказал он.
— Спокойной ночи… Аполлон, — прошептала она, и ее глаза закрылись прежде, чем она выговорила последнее слово.
Он долго стоял, глядя на нее, потом погасил свет и вышел из комнаты.
Глава 7
Проснувшись, Марина увидела служанку, которая раздвигала на окне шторы.
— Который час? — сонно спросила она.
— Сейчас половина десятого, синьорина, — ответила девушка, — и я думала, что вы уже хотите позавтракать.
— Позавтракать! — воскликнула Марина и села в постели.
Ее охватил ужас — как же она могла так долго спать? Ведь она собиралась проснуться как можно раньше и в последний раз полюбоваться восходом солнца… И вот теперь она проспала несколько самых лучших часов своего последнего дня на земле.
В душе она проклинала себя за сонливость, но тут на нее горячей волной накатила мысль, что сейчас она снова увидит Уинстона.
Марина вспомнила, как вчера вечером он отнес ее наверх и уложил в постель, и хотя она уже почти спала, тем не менее прекрасно запомнила — и могла поклясться, — что он поцеловал ее, перед тем как выйти из комнаты.
Как только она представляла себе тот вчерашний поцелуй на лодке, по всему ее телу пробегала дрожь восторга, и она снова и снова переживала это, совершенно незнакомое ей чувство.
Тогда она насквозь промокла и замерзла, но от его волшебного поцелуя будто сразу вспыхнула нестерпимым обжигающим пламенем. И уже не было серого дождливого дня — мир стал ослепительным; казалось, сам Аполлон прикоснулся к ней своими божественными пальцами.
«Вот так бы я хотела умереть», — подумала Марина, и ей вспомнились строки Гомера:
«Свет! Вот что я найду, даже если умру», — подумала Марина.
Служанка внесла на подносе завтрак — рядом с чашкой лежала белая роза. От нее исходил нежный аромат, и Марина вдруг подумала, что теперь всегда будет счастлива.
Она не должна показывать Уинстону ни страха, ни тревоги. Она постарается быть весь день веселой и беззаботной, а потом — когда наступит этот момент — он ведь будет рядом с ней, и тогда смерть в его объятиях покажется ей совсем не страшной…
Она быстро справилась с завтраком и спустилась по мраморным ступеням в ванну, уже приготовленную для нее служанкой.
Интересно, случалось ли в этом доме, чтобы кто-нибудь из прежних обитателей виллы знал, что жизнь его сегодня должна закончиться?
«Я не буду думать об этом, — сурово приказала себе Марина, — а то Уинстон догадается, что меня что- то тревожит».
При мысли об Уинстоне по ее телу разлилась теплая волна. Конечно, она ему небезразлична — вчера он опять умолял ее, чтобы она раскрыла ему свой секрет! И она пообещала ему, зная, что ей не придется ничего говорить самой — то, что случится, скажет само за себя…
Будет ли он помнить ее, тосковать о ней? Смешно даже думать об этом!
С какой стати он должен о ней тосковать — ведь он знал ее всего три дня!
Он такой обаятельный и добрый, но это лишь его хорошее воспитание, и хотя он целовал ее — так ведь он целовал и итальянскую графиню!
— Какое платье вы наденете, синьорина? — спросила служанка.
Оставалось последнее платье, которого она еще не надевала, — из тех, что Марина купила у Пуаре.
Оно было белое, отделанное тонкими кружевами и бирюзовыми лентами, и того же цвета кушак опоясывал талию.
Это было самое прелестное из всех дневных платьев, которые ей довелось видеть, и сейчас она подумала, что почти бессознательно приберегла его на самый последний день своей жизни…
Она тщательно зачесала волосы надо лбом и свернула сзади у самой шеи в гладкий узел.
— Синьорина такая красивая! Красивей не бывает!
— Спасибо, — дрогнувшим голосом ответила Марина. Эти слова, сказанные с такой искренностью, были
