комфортабельном махане мы могли лежать, полностью вытянувшись, разговаривать и курить, так как единственный смысл нашего присутствия — это слушать звуки, доносившиеся оттуда, где находился труп. Мы спали и бодрствовали по очереди в надежде услышать гневный рев леопарда, если он случайно наткнется на капкан, — ведь здесь нельзя было направить его точно по пути, ведущему в приготовленную ловушку. Один раз в течение ночи мы услышали лающие звуки каркера, но они пришли с противоположной стороны, а не с той, откуда мы ожидали появления леопарда.
Как только забрезжил свет, мы слезли с дерева и, согрев себя чашкой чаю, подошли к трупу, который нашли на том же месте и в таком же положении, в каком его оставили.
После первого завтрака Ибботсон отбыл в Рудрапраяг, а я начал паковать вещи. Напоследок, прежде чем отправиться назад в пятнадцатидневное путешествие в Найни-Тал, я перекинулся несколькими словами с местными жителями. В это время пришла группа людей и сообщила новость — в деревне в четырех милях отсюда была убита корова. Они подозревали, что ее убил людоед, так как в предутренние часы прошлой ночью (той, когда он преследовал Ибботсона и меня от дерева до веранды дома) леопард настойчиво пытался сломать дверь дома старосты.
Эти люди усердно просили меня, чтобы я отложил свой уход в Найни-Тал и пошел вместе с ними в их деревню, захватив с собой капкан и яд.
Дом старосты стоял на небольшом холмике, со всех сторон окруженном распаханной землей. К нему вела дорожка, которая в одном месте проходила по мягкому и болотистому грунту; здесь я обнаружил следы людоеда.
Староста видел, что я иду долиной и приближаюсь к его дому. Он встретил меня дымящимся чаем, заваренным свежим молоком и подслащенным пальмовым сахаром. Пока я пил во дворе этот чудесный напиток, сидя на красном диване, обитом кожей горала, он показал мне дверь, которую две ночи назад леопард пытался выломать. Староста, к счастью, имел внутри дома немного пиленого леса, предназначенного для ремонта крыши; этими бревнами он подпер дверь изнутри.
Хозяин был стар и страдал ревматизмом, поэтому послал своего сына показать мне убитую корову, пока он приберет и приготовит дом для меня и моих людей.
Я увидел, что туша молодой, хорошо упитанной коровы лежала на ровной небольшой площадке немного выше тропинки, протоптанной скотом. Для установки капкана положение лежащей туши было самым выгодным. Спина была повернута к разросшимся кустам роз, а копыта вытянулись к однофутовой меже, на которой и устроился леопард, пожирая ее, причем его передние лапы находились между ног жертвы.
В этом месте я разрыл землю, отбросил ее в сторону и установил капкан там, где леопард ставил свои лапы, прикрыв ловушку большими зелеными листьями. Потом, набросав тонкий слой земли, я положил на это место сухую листву, кусочки сухих веток и осколки кости, все точно в таком положении, в каком я это нашел между ногами коровы раньше. Ни один человек из сотни, подойдя к трупу, не смог бы заметить, что земля вскопана и там установлен смертоносный капкан.
Закончив эти хлопоты, я вернулся назад тем же путем и взобрался на дерево, которое находилось на полпути к дому старосты; оттуда в случае необходимости мне было бы удобнее оказаться у капкана.
К вечеру пара темноспинных серебряных фазанов и их выводок из пяти цыплят, за которыми я наблюдал, вдруг встревожились и поспешно побежали вниз с горы, а несколькими минутами позже появился каркер, выскочивший прямо на меня. Он немного «полаял» под моим деревом и удалился с крайней осторожностью, поднимаясь как бы на цыпочках вверх по горе. Ничего не произошло после этого, и, когда под деревом стало слишком темно и я уже не мог разглядеть даже мушку моего ружья, я спустился с дерева и в свою очередь крайне осторожно и почти на цыпочках, хотя был обут в башмаки с резиновыми подошвами, направился к деревне.
В ста ярдах от дома старосты тропа проходила через открытую прогалину примерно тридцати ярдов в длину и двадцати в ширину. В верхней части этой прогалины на горе находился большой выступ скалы. Когда я достиг этого открытого места, я вдруг почувствовал, будто бы за мной кто-то следит, и, решив выяснить обстановку, оставил тропу. Сделав два больших шага по мягкой и топкой почве, я притаился за скалой, не выпуская труп из поля зрения.
Десять минут я выжидал, лежа на влажной земле. Едва начало смеркаться и солнечный свет погас, я снова вышел на тропу и, принимая всевозможные меры предосторожности, проделал оставшуюся часть пути до дома старосты.
Среди ночи, разбудив меня, староста сказал, что ему послышалось, будто леопард царапал дверь. Когда наутро я открыл ее, то увидел следы когтей людоеда на запыленной земле около двери. По этим следам я прошел до прогалины и обнаружил, что вчера вечером зверь шел за мной по пятам. Он отошел от тропы там же, где и я; перешел топкое место, дошел до скалы и после — опять-таки так же, как и я, — вернулся на тропу и шел следом за мной до самого дома старосты, который он много раз обошел.
Отойдя от дома, леопард пошел назад к тропе. По мере того как я продвигался по его следу до того места, где лежал труп, мои надежды снова возросли, и все только потому, что вплоть до этого времени я недостаточно полно представлял себе степень хитрости этого людоеда-леопарда, которую он приобрел после восьми лет близкого соприкосновения с человеком.
Я сошел с тропы и направился по твердому грунту к трупу, но еще издали увидел, что его уже там нет. Однако место, где был зарыт капкан, осталось нетронутым, лишь на земле виднелись два следа леопарда. Сидя на меже высотой всего лишь в один фут, так же как и в прошлую ночь, леопард положил обе передние лапы между коровьими ногами, но на этот раз он так широко их раздвинул, что коровьи ноги лежали на спрятанных пружинах капкана, которые приходят в движение и закрывают большие челюсти, только когда спуск освобождается. Здесь, находясь в безопасности от челюстей капкана, он пожрал свое «блюдо», потом обошел вокруг площадки и, схватив корову за голову, оттащил ее через кусты роз и проволок пятьдесят ярдов вниз по горе, где и остановился у молодого дубка. Довольный своей ночной работой, леопард направился дальше по той же тропе. Я шел по его следам около мили, пока они не пропали на твердом грунте.
Не было надежды, что леопард снова вернется к трупу коровы. Тем не менее, чтобы успокоить совесть, я положил основательную дозу цианида в останки коровы, ведь я не сделал этого прошлой ночью. Сказать по правде, одна только мысль пользоваться ядом была мне тогда ненавистна, не менее отвратительна она мне и сейчас.
На следующий день я пришел к трупу и увидел, что леопард съел все части туши, куда был положен яд. Однако я был уверен, что отравленное мясо съедено другим леопардом, который случайно наткнулся на этот труп коровы, а не людоедом, и по возвращении в деревню сказал старосте, что больше у них не останусь и искать мертвого леопарда не буду, но готов заплатить сто рупий любому, кто найдет его труп, снимет шкуру и отнесет к патвари. Спустя месяц награда была затребована; шкура леопарда, умершего много дней назад, была закопана самим патвари.
Укладывание вещей заняло у моих людей очень мало времени, и вскоре после полудня мы вышли в наше далекое путешествие назад в Найни-Тал. Когда мы спускались вниз по узкой пешеходной тропинке к Чатвапайпальскому мосту, большая крысиная змея лениво переползла дорожку, и, пока я стоял, глядя, как она уползает, Мадо Синг, стоявший позади, промолвил: «Вот ползет злой дух, виновник вашей неудачи».
То, что я оставил Гарвал на милость людоеда, — что, возможно, показалось вам бессердечным, впрочем, так и мне представлялось, — было враждебно принято и раскритиковано в прессе; в то время об этом людоеде ежедневно писалось в индийских газетах.
В свое оправдание я должен заявить, что усилие, требующее большого напряжения, не может длиться бесконечно. В таком состоянии напряжения я находился двадцать четыре часа в сутки в течение многих недель, проведенных мною в Гарвале. Снова и снова после ночных засад на следующий день я каждый раз проходил несчетное количество миль, посещая отдаленные деревни, откуда приходили известия о неудачных попытках и нападениях людоеда. Многие лунные ночи мне приходилось просиживать в крайне неудобной позе. Физическое напряжение доходило до предела, уже не было сил держать глаза открытыми, и людоед без труда мог бы меня схватить.
Часами я шел в одиночестве по тропам, которые только и были открыты мне и леопарду, стараясь
