Возле универмага сыщики расстались. Губарев направился к трамвайной остановке, а Сизов сел в троллейбус и через десять минут шел через небольшой сквер, неофициально называемый 'клиникой', потому что вплотную примыкал к медицинскому институту.
Когда-то сквер был совсем другим - сплошь заросший бурьяном, лопухами, кустарником, вьющимся между деревьями диким виноградом, с замусоренными до непроходимости аллеями и старательно разбитыми фонарями. Под высокий кирпичный забор, огораживающий мединститут, были стащены скамейки со всей 'клиники'. Вечерами в непроглядной темноте, под тоскливый вой собак из вивария и бодрые ритмы джаза с танцплощадки соседнего парка имени Первого мая, именуемого всеми попросту 'Майский', на этих скамейках шла насыщенная жизнь, ради которой их и тянули, сопя и чертыхаясь, в самое глухое и труднодоступное место.
Тогда не было баров и дискотек, плавучего буфета 'Скиф' и видеосалонов, шальные деньги водились у немногих и тратились с опаской в специальных местах, нравы еще не успели испортиться и старая сотенная бумажка размером с носовой платок не могла служить универсальным ключом, открывающим любые двери. Развлечения были попроще и крутились вокруг 'зверинца' - круглого бетонного пятачка, окруженного высокой решеткой, на которой, заплатив смехотворную по нынешним меркам сумму - трешку 'старыми', можно было отплясывать шикарное танго и 'развратный' фокстрот, а если франтоватые, держащие марку лабухи снизойдут к просьбам наиболее отчаянных голов и выдадут на свой страх и риск что-нибудь 'ихнее', можно было подергаться под запрещенные ритмы, остро ощущая изумленные взгляды плотно обступившей решетку публики.
А на тех скамейках под глухим забором за густыми кустами выпивали перед танцами для смелости вермута или портвейна, реже - водки, туда же ходили добавлять, когда хмель начинал проходить. Туда же вели разгоряченную танцами и объятиями партнершу, с которой удалось столковаться, и на 'разборы' тоже выходили туда. Здесь же при неверном свете свечного огарка дулись в 'очко' и 'буру', здесь же ширялись редкие тогда морфинисты - слово 'наркоман' в лексиконе тех лет отсутствовало.
'Зверинец' в Майском и 'клиника' считались в районе очагами преступности, хотя ножевые ранения случались не чаще двух-трех раз в год, а о жестоких беспричинных убийствах и слыхом не слыхивали. Потому почти каждый вечер трещали в 'клинике' мотоциклы, шарили по кустам лучи тяжелых аккумуляторных фонарей, заливались условными трелями милицейские свистки.
Сизов - молодой, с упругими мышцами и несбиваемым дыханием - начинал службу именно здесь, и ностальгический характер охвативших его воспоминаний объяснялся тоской по безвозвратно ушедшим временам, когда ничего нигде не болело, впереди была вся жизнь с находками, взлетами и победами...
Пятидесятилетний Сизов, жизнь которого была почти прожита, а находок, взлетов и побед оказалось в ней гораздо меньше, чем ожидалось, усилием воли оборвал ленту воспоминаний.
'Клинику' давно расчистили, заасфальтировали аллеи, осветили оригинальными, 'под старину', фонарями. Не стало глухого забора - прямо в сквер выходил фасад нового административного корпуса института, украшенный металлическими фигурами выдающихся лекарей всех эпох и народов. Пытающийся переключиться на приятные ощущения, Сизов некстати вспомнил, что, когда административный корпус строился, в подвале было совершено убийство. Правда, раскрыть его удалось за два дня.
Кафедра судебной медицины располагалась в старом, но крепком здании из красного кирпича с высокими узкими окнами. Дорогу заступил молодой длинноволосый парень в мятом белом халате.
- Куда следуем? - фамильярно спросил он, давая понять, что без его разрешения попасть внутрь совершенно невозможно.
- Мне нужен кто-нибудь из экспертов, - пробормотал погруженный в свои мысли Сизов.
- Ну, я эксперт, - довольно нахально заявил парень, и нахальство его было очевидным для всякого осведомленного человека, но, конечно, не для озабоченного невеселыми делами просителя, за которого он и принял Сизова.
Старик вскинул голову.
- А похож на сторожа или санитара. Иди, вари свое мыло, а то заставлю давать заключение по криминальному трупу.
Парень не очень-то смутился.
- Сегодня Федор Степанович дежурит, проходите прямо к нему, - как ни в чем не бывало произнес он и лениво посторонился. Не удалось произвести впечатление и не надо. Другим разом... Самоуважение у санитаров морга высокое, чему причиной соответствующие заработки. Побрить покойника, к примеру, тридцать рублей. Обмыть, переодеть, золотые мосты снять - полтинничек или еще поболе... Это только легальные доходы. А что скрыто делается за тяжелыми стальными дверями - кто ж углядит... Лидка- санитарка, правда, схлопотала выговорешник за отрезанную на шиньон косу, да коса мелочь...
Сизов спустился в цокольный этаж, где находилось бюро судебно-медицинской экспертизы, прошел по прохладному коридору, ведущему к серым стальным дверям с маленькими круглыми оконцами, круглосуточно светящимися тусклым и каким-то зловещим светом, без стука вошел в маленький, узкий, как пенал, кабинетик.
Федор Бакаев был одним из ведущих экспертов и по неофициальному распределению обязанностей выполнял функции заместителя заведующего бюро, хотя штатным расписанием такая должность не предусматривалась. Небольшого роста, с мелкими чертами лица, аккуратной бородкой, он мог бы играть в фильмах роль интеллигентного участкового врача из сельской глубинки. Много лет Бакаев работал над диссертацией, но что-то не получалось, и его уже избегали спрашивать о времени возможной защиты.
Сыщик и эксперт поздоровались.
- Ты насчет трупа в багажнике? Как там его... Сероштанов?
- Точно. Как догадался?
- Больше у нас ничего подходящего для тебя нет.
- И слава Богу. Кто его вскрывал?
- Да я и вскрывал. Сегодня отпечатал акт, Трембицкий уже два раза звонил...
Бакаев, покопавшись в бумагах, протянул несколько схваченных скрепкой листов.
Сизов, привычно выхватывая главное, пробежал бледный, малоразборчивый текст.
- Значит, один душил веревкой, а второй ударил ножом?
Бакаев кивнул, сосредоточенно разжигая спиртовку.
- Кофе будешь?
Сизов отказался. Он не был брезгливым или чрезмерно впечатлительным, но то, что находилось совсем рядом, в тускло освещенном помещении морга, оказывало на него угнетающее воздействие. С того момента, как он спустился в цоколь, в сознании то и дело проявлялась многократно виденная картина: белый кафельный пол, белые кафельные стены, серые каменные столы и главное - то, ради чего существовало все это: белые, синие, фиолетовые пустые телесные оболочки мужчин и женщин, детей и стариков, бродяг и начальников, уравненные отсутствием одежды, секционными швами, одинаковыми процессами тления, унизительностью положения объектов исследования, складируемых на полках ледника, на полу.
Трудно поверить, но некоторых людей атмосфера смерти притягивает. До руководства бюро доходили слухи, а Сизов знал это наверняка - по ночам к санитарам приходили бесшабашные приятели и экзальтированные подруги, веселились, пили водку или медицинский спирт, занимались сексом, и привычные выпивка и секс на пороге морга воспринимались совсем по-другому, близость трупов придавала остроту и пряность этим занятиям.
Бакаев поставил на синее пламя огнеупорную колбу, по кабинету поплыл аромат кофе. Сизову казалось, что он смешивается с другим запахом, который просачивается сквозь тяжелые стальные двери, пропитывает стены, мебель, одежду, проникает в поры... Не терпелось выйти на свежий воздух.
- Где его одежда? - бесстрастно спросил Сизов.
- Трембицкий забрал, - усмехнулся эксперт. - Он тоже знает, где надо искать волокна наложения.
- Подногтевое содержимое?
- Ничего нет. - Бакаев перелил кофе в мензурку, сделал маленький глоток.
Сизов встал.
- Как говорится, и на том спасибо. Хотя я надеялся за что-то зацепиться...
- Горячий. - Эксперт поставил мензурку, посмотрел пристально, отвел взгляд. - Мне осточертели насмешки и подначки, - неожиданно сказал он. Но если тебя заинтересуют антинаучные изыскания
