Равнодушная села и, согнувшись, уткнулась лицом в колени.
— Это жестоко… Жестоко! — приглушенно стонала она. — Нужно было без предупреждения… Жестоко…
Белый подошел к ней и присел на корточки.
— Город помилован. Можешь спать спокойно.
Равнодушная на мгновение затихла, потом заплакала еще сильнее.
— Э… то… жесто… ко!.. Не… навижу!..
— Дай ей воды, — резко сказал Белый Светловолосой и поднялся. — Жестоко! А жить так — не жестоко? А в «Приюте» своем торчать с теми придурками — не жестоко? Да все вы должны спасибо сказать за такую встряску. Когда бы вы получили такие острые ощущения? Отменяем мы это развлечение, понимаешь? Отменяем, — Он взглянул на меня. — Во всяком случае, откладываем.
— На, выпей.
Светловолосая протянула бокал, но Равнодушная оттолкнула ее руку. Она постепенно затихла, но по- прежнему не поднимала голову.
И в комнате наступила тишина. Сидели в креслах я, Равнодушная и два похожих друг на друга парня, застыла у стола Светловолосая, а Белый, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрел на улицу. Молчание затягивалось, угнетало, молчание было унылым, как здешнее небо.
— Может быть, мне что-нибудь рассказать? — решил я разбить это тягостное молчание.
Белый внезапно подошел ко мне, положил тяжелые ладони на мои плечи и сказал, глядя мне прямо в глаза:
— Не надо. Не сейчас… Расскажешь завтра утром.
— Завтра утром, — эхом отозвалась Светловолосая.
Синий хмыкнул:
— Завтра утром мы пойдем по улицам и станем стучать во все двери, призывая людей к новой жизни.
— Помолчи, — коротко сказал Белый и добавил, по-прежнему глядя на меня: — Дождемся финала. Ничего ведь уже не изменишь. А завтра будем думать…
И вновь все застыли в прежних позах. Словно актеры бросили веревочки и деревянные куклы больше уже не могут пошевелиться…
Равнодушная распрямилась и осмотрелась, будто только что проснулась. В слабом свете, текущем в комнату из окна, виднелось ее бледное лицо с большими застывшими глазами.
— А если я расскажу? — Голос ее дрожал. — Он ушел и оставил недопитый бокал. Можете посмотреть. И они тоже ушли. Они стали Поклонницами Скорби и замуровали себя в подвале, а он исчез… Где мне его искать?
— Равнодушная снова уронила голову на колени.
— А зачем его искать? — вдруг спросил Зеленый. — Вы вот еще меня послушайте и сразу все поймете.
Белый недовольно поморщился и собрался что-то cказать, но Светловолосая его опередила:
— Давай, коли ты сегодня в ударе.
— Только прозу для разнообразия, — буркнул Синий.
— А я как раз и собирался прозу, — ответил Зеленый. — Плоды размышлений, так сказать. Слушайте.
— Ну-ну, — сказал Белый.
— Было время, когда не существовало таких понятий, как жизнь и смерть. Небесные тела закономерно расцветали и закономерно уходили в небытие, не осознавая себя, как дар, данный Закономерностью, и как дар, отнятый той же неумолимой Закономерностью. — Зеленый говорил медленно, с запинками, словно вспоминая. — Они не осознавали себя, как нечто появившееся, и как нечто, чему суждено уйти с вселенской сцены — и поэтому не могло быть тогда разговора о жизни и смерти. Но вот на одном из небесных тел однажды появилась жизнь — неважно, откуда — уродливая корка, которая, разбухая, стремилась вширь и ввысь, чтобы в конечном итоге уничтожить себя. Бульон жизни клокотал и кипел, пока не исторг Человека — существо жалкое и ничтожное, совсем не стоящее добрых слов и обреченное на муки самопознания. — Зеленый запнулся. Вздохнул. Никто не произнес ни слова. — Что же такое Человек? Это существо, ничтожное в своих низменных стремлениях. Это существо, пытающееся доказать кому-то — кому? — что оно есть вершина творения, хотя не было творения, а тем более — вершины. Это существо жалкое, ибо недолог его век, но за век этот оно тщится достичь высот непомерных. Это существо, создающее себе кумиров и называющее их нелепыми именами, хотя нет никаких кумиров, и вся тщеславная суета Человека означает только его неспособность быть самим собой; ему обязательно нужно кому-то поклоняться. Существо смертное — и это самое главное, ибо именно в смерти предназначение человеческое…
Белый удовлетворенно качнул головой:
— Наконец-то дождались!
— В смерти и в идиотской загробной жизни, — продолжал Зеленый, не обращая внимания на реплику, — которую никто не видел, но в которую верят. Верят, потому что иначе слишком страшно жить. И это жалкое существо, эта пыль на задворках великой Вселенной мнит себя выше всех и величественней всех…
Зеленый засмеялся тихим долгим смехом. Равнодушная с удивлением и страхом смотрела на него.
— И самое смешное! Самое смешное… Ведь это мы, — он сделал ударение на «мы», — ведь это мы думаем, что живем и умираем, и тешим себя надеждами; а на самом деле не живем мы, и не жили никогда, и не суждено нам умереть, потому что все существование наше — не более, чем сон, привидевшийся на мгновение некоему зазвездному гиганту, который вот-вот проснется. — Теперь Зеленый тоже смотрел на Равнодушную, словно говорил только для нее. — А потому мелочны наши переживания, наши страдания, стремления, потери и неудачи, ибо мы — только обрывок сна неведомого существа, которое проснется и даже не вспомнит свой сон, не вспомнит о нас, порожденных его фантазией… Надо просто жить, ни о чем не думая, пока не кончился сон гиганта, и не создавать себе трудностей. Потому что наши трудности — тоже только сон, и страдания наши смешны, потому что нет на самом деле никаких страданий… — Зеленый помолчал и добавил: — Поэтому не надо печалиться, прелестное создание.
— Вы что, все это — серьезно? — тихо опросила Равнодушная.
— Бред! — резко сказал Белый. — Это у него от насморка. Может, ты, брат, кому-то и снишься, а я вот думаю, что это Город нам снится. Но будет возможность проснуться, и вот тогда…
Светловолосая внезапно подалась к окну и сдавленно сказала, прервав Белого:
— Смотрите!..
Я взглянул на улицу поверх ее головы и увидел…
Люди с бледными лицами медленно проходили под нами и шли дальше по улице, выходящей на безжизненную равнину.
Белый высунулся в окно и нервно кусал губы.
— Уходят, — растерянно сказал он и крикнул вниз, в бледные лица: — Эй, куда вы? Вернитесь! Вернитесь, слышите? Все будет в порядке, Печальные Братья пошутили!
Ему никто не ответил. Вереница отрешенных людей медленно текла под окном. Угасали костры на тротуарах, бежали в никуда желтые полосы, и темное безглазое небо висело на крышах опустевших домов. Они молча проходили под окном, вели с собой детей, несли их на руках, а из-за угла появлялись все новые и новые уходящие.
— Куда идете, люди? — прошептал Зеленый.
— Надо вернуть их, — сказала Светловолосая. — Вернуть!
— Никуда они не денутся, — пробурчал Синий. — Сами завтра веpнутся. И все-таки зашевелились…
— Ненавижу вас! — сквозь зубы произнесла Равнодушная и вышла из комнаты.
Я молча последовал за ней и догнал уже на улице. Взял эа руку и вместе с ней влился в молчаливый людской поток. Обернулся на мгновение — у окна растерянно застыли три парня и девушка.
Небо было обычным — беспросветным и неуютным, но мне показалось, что где-то в вышине вдруг робко мигнула звезда.
Кировоград, 1980, 1988.
