мог, но помню. И если ваше видение - только фрагмент, то я воспринимал гораздо более полную картину. И любой цироллец тоже. И мы знаем, что это такое.
- И что же это такое?
- Память. Та же самая генетическая память, восприятие впечатлений тех, кто принес жизнь на Цироллу.
- Но откуда...
- Подождите. Еще одно ваше видение: улицы какого-то города, площадь, выложенная разноцветными плитами. Зал Многомерных Отражений. Забытое Поле. Место Странных Игр. Разноцветный узор на площади - это древний символ, он сохранился в нашем сознании от тех, кто принес жизнь на Цироллу. Происхождение этого вашего видения, в отличие от других, истолковывается совершенно однозначно: в вас ожила генетическая память предков. Я тоже очень долго был жителем этого города. Это мой город.
- Я помню о тех, кто принес жизнь на Цироллу? - запинаясь повторил Панаев. - Так, подождите... То есть я как-то связан?.. Я помню ваш город... Значит... - Панаев растерянно посмотрел на хмурого циролльца. - Значит, вы - наши предки?..
Цироллец медленно кивнул.
- Да, Виктор Борисович. Именно так. Я один из тех, кто когда-то принес жизнь на Землю.
- Чепуха! - почти выкрикнул Панаев и стукнул кулаком по скамейке. С шорохом разлетелись голуби, мужчина с газетой недоуменно посмотрел в его сторону. - Че-пу-ха!
- Почему?
- Потому что этого просто...
*
- В отпуске уже были? - спросил врач, делая какие-то пометки в медицинской карточке Панаева, натягивавшего свитер. Врач был не тем, молодым и усатым, а пожилым, сморщенным и улыбчивым. Участковый терапевт сам угодил на больничный.
- Еще нет.
- Вот и чудненько. В деревню, в глушь, в Саратов. Или в пансионат. Противопоказаний нет. Загляните на той неделе, еще раз кардиограммку снимем. Зубчик тут у вас... Сердце не беспокоит?
Панаев пожал плечами.
- Вот и чудненько. - Врач, не глядя, протянул Панаеву голубой листок. - Печать поставите в пятнадцатом кабинете. Курить постарайтесь поменьше.
- Спасибо. - Панаев взял листок. - Я не курю. До свидания.
- Вот и чудненько. не забудьте на той неделе кардиограммку.
Цироллец прохаживался возле входа, спрятав руки в карманы плаща. Панаев увидел его сквозь стеклянную стену больничного вестибюля и, поколебавшись, сел в кресло возле окошка регистратуры под зловещим фиолетово-зеленым плакатом антиалкогольного содержания. Положил ногу на ногу, закрыл глаза и прислонился затылком к стене. Хотелось осмыслить, прочувствовать картину, нарисованную цирольцем, картину приблизительную, рассчитанную на понимание обыкновенного среднего человека, но в общих чертах, вероятно, правильно передающую то, что происходило когда-то и происходит сейчас. И подумать о том, как быть дальше. Ситуация складывалась не из веселых. И хорошо бы - выдумка все это, сказка, фантастика, так ведь нет...
Там, на скамейке в сквере, цироллец схематично изложил некоторые сведения. В далекие-предалекие времена, возраст которых не поддавался осмыслению (для Панаева десять или там двадцать миллиардов лет было всего лишь очень большим числом - не блоее), в те времена, когда наша Вселенная была молода и каждый миг рождались новые звезды, на планете, расположенной в бесконечно далекой от Земли галактике, появилась жизнь. Жизнь дала начало разуму. Разум создал цивилизацию. Потом, сотни веков спустя, уже многое узнав о мире, циролльцы предположили, что жизнь на планету была занесена извне, из другой Вселенной, память о которой сохранилась у каждого из них с давних времен. Была ли это Вселенная, существующая совсем рядом, в другом измерении или исчезла она, сжавшись в ничто и уступив место нашему миру, в структуру которого ушедшая цивилизация сумела вложить информацию о себе? Цироллец пытался что-то такое объяснить, но Панаев почти ничего не воспринял, и остались в памяти только обрывки расуждений об участках без времени и пространства, каких-то дугах, словно бы наперед закинутых в область Большого Взрыва, хотя понятие 'наперед' и вовсе не годилось, а никакие другие понятия ни Панаев, ни самый большой мудрец на Земле просто не мог воспринять.
Циролльцы много размышляли о происхождении жизни вообще, о самой возможности возникновения живого из неживого. Волевой акт? Но чей волевой акт? И как появилось что-то, способное его совершить? Единственно возможная комбинация триллиардов различных необходимых условий, возникшая наконец после триллиардной попытки? Или жизнь существовала вечно, передаваясь по цепочке вселенных, каждая из которых попеременно рождалась и умирала, но сама эстафета не имела начальной точки отсчета? И в необозримом будущем замыкалась на себя?
Все это тоже ускользало от сознания Панаева, не мог он осмыслить длинные рассуждения циролльца и уловил лишь отрывки, хоть немного понятные ему.
Возможно, говорил цироллец, та Вселенная не исчезла, а просто закрылся переход, возникающий один раз в сто миллиардов лет, а может быть и вообще только раз. Возможно, она осталась в прошлом. Но семена, посеянные иным разумом, дали всходы. Цивилизация Цироллы уверенно и быстро шагала вверх по ступеням развития, все глубже и полнее постигая устройство мироздания. В генетическом коде циролльцев были заложены разнообразные парапсихологические способности, которыми циролльцы пользовались так же легко и естественно, как земляне своими пятью чувствами. Сменялось поколение за поколением, и каждое новое поколение было совершеннее, мудрее и опытнее предыдущего. Удлинялась жизнь, совершенствовалась техника, развивалась культура. Циролльцы превратили свою планету в поистине райский уголок и жили, не заботясь о хлебе насущном (хлеб этот в изобилии поставляло полностью автоматизированное производство), без тревог и проблем, наслаждаясь жизнью, переложив все повседневные хлопоты на плечи покорных искусственных существ - биологических роботов, биотов, которые могли существовать практически вечно.
Циролльцы овладели искусством космоплавания, снарядили несколько десятков экспедиций к другим звездам в поисках подобных себе, прощупали приборами всю обозримую стремительно разбегающуюся Вселенную, но нигде не обнаружили никаких признаков жизни. Вселенная еще не вышла из детского возраста, то тут, то там сгущалось вещество, образуя планеты, и полыхали горячие звезды, щедро выплескивая энергию в переполненный силами созидания космос. По замыслу неведомого архитектора выстраивались в цепочки галактики, окружая пустоты-войды, разбегались в пространстве звездные волокна, укладываясь в ячеистую структуру Вселенной. Нежную плоть мироздания пронизывали невидимые внепространственные колодцы, погрузившись в которые можно было почти мгновенно добраться до любого места необъятного тела мира. Все новые и новые корабли циролльцев ныряли в колодцы и выплывали на поверхность пространства-времени в разных уголках бесчисленных галактик, но ни разу и нигде никто посторонний не обнаружил своего присутствия. Вселенная была безлюдна.
Размеренно, без всплесков и провалов, потрясений и непредвиденностей текла жизнь на планете Циролла. Уходили одни, почти бесконечно долго живущие поколения, их сменяли другие, такие же беззаботные и умиротворенные, и все было очень хорошо и спокойно в уютном ухоженном мире.
Все было спокойно - и монотонно. Словно кончились ступени, ведущие к вершине, и вершина оказалась не опорой для взлета в манящую высоту, а идеально ровной поверхностью, простирающейся во все стороны в бесконечность, по которой можно брести, брести, брести в любом направлении - и все будет так же, как было, и нигде, нигде, нигде не возникнут новые ступени.
Постепенно стирались и забывались многочисленные способности, доставшиеся в наследство от неизвестных предков, потому что не нужны были эти способности в мире, где ничего не меняется, где все идет так, как шло с давних времен. Когда-то созданные вещи исправно служили циролльцам, раз и навсегда отлаженное производство бесперебойно снабжало их всем необходимым, покорные биоты выполняли все желания своих хозяев. Цивилизация Цироллы равномерно скользила по беспредельной идеальной равнине, совершая плавный круг, и трудно было заметить, что поверхность неуловимо понижается к бесконечно далекому горизонту.
Цивилизация начала медленно съезжать под откос. Все реже рождались дети, все больше циролльцев,
