старая, не та, которую сейчас потоком гонят.
Будяк взял ружье-двустволку.
— В горы ходят с охотничьим ружьем, — рассуждал Угрюмый. — А из этой штуки, — он любовно похлопал приклад ружья, — на пятьсот метров… сам пробовал…
— Беру, — согласился Будяк. — Во что положить? — спросил он, умело разбирая ружье.
— В футляр из-под скрипки. Удобно нести по городу.
Будяк деловито вышел из здания «Пласта» со «скрипкой». Он почти лицом к лицу столкнулся с компанией молодых людей: два парня заигрывали с девушкой.
— Извините, — вежливо попросил Будяк пропустить его, на узком тротуаре было сложно разминуться.
— Шагай… скрипач, — грубо ответили ему, толкнули так, что он прилип к стене. «Скрипка» упала на мостовую, футляр раскрылся, Будяк поспешно схватил его и почти побежал по улице — хулиганы явно затевали скандал. Когда Будяк скрылся за углом, девушка приказала «поклонникам»:
— Вы — за ним, а я к Мирославе.
Мирославу она разыскала в редакции.
— Выйдем, Миро, срочное дело.
Мирослава накинула платок, вышла с девушкой на улицу.
— В «Пласте» побывал Будяк, — взволнованно сказала девушка, — получил оружие. Готовится покушение. На кого — то ясно! Олекса никуда не собирается?
— В горы, к гуцулам.
— Значит, прознали…
Олекса уехал в горы на следующий день. Вез его тот же пожилой гуцул, с которым он вместе с Юлиусом ездил «к центру Европы». Олекса с тех пор подружился с ним, полностью доверял.
— Красота здесь такая, что жить и жить хочется, — сказал Олекса, окидывая взглядом близкие горы.
— Не дают жить, — мрачно ответил гуцул. — И собственные живоглоты, и эти… фашисты.
Встретились им старый музыкант с мальчиком-поводырем. Брели они дорогой, остановились.
— Рад тебя видеть, дедушка, — сердечно сказал слепцу Олекса. — У Марички все хорошо, учиться ее устроили.
— Бог тебе воздаст за добро, — ответил благодарно дедусь. Он предупредил: — Будь осторожен, Олекса, чужие люди в горах бродят, из города, не наши…
— Кто такие? — встревожился возница.
— Не знаю этого. Но вроде прячутся, кого-то ждут…
Будяк с рюкзаком и охотничьим ружьем карабкался по крутым склонам вдоль дороги. Он выбрал место под отвесной скалой, залег, зарядил ружье.
Наверху, прямо над ним, появились трое хлопцев. Будяк у них — как на ладони.
— Лежит, будто муха на стекле, — сказал один из них.
— Сейчас станет эта муха дохлой, — ответил его товарищ, доставая из-под кептаря наган.
Они видели, что бричка с Олексой приближается к засаде.
— Стрелять нельзя…
— Тогда как?
— Есть способ… Помогайте, — один из хлопцев выбрал большой камень, подсунул под него жердь. Камень медленно сдвинулся к обрыву, и хлопцы обрадовались — получалось неплохо…
Будяк поймал в оптический прицел Олексу, увидел, что тот весело смеется, и злорадно подумал: «Отвеселился, коммунист»…
Но камень уже катился вниз, увлекая за собой другие, помельче. Это была все сметающая на своем пути лавина, и Будяк услышал ее грохот, бросил ружье, прыгнул под укрытие скалы.
Гуцул резко остановил лошадей, тревожно огляделся:
— Слава Йсу, мимо… Чудно только, сколько здесь ездим — никогда камнепада не было… Чья-то чистая душа за тебя молится, товарищ Олекса.
— Спасибо ей, — серьезно ответил Олекса. Он и сам понимал, что был на волосок от гибели.
Они молча доехали до развилки, в сторону близких гор ответвлялась еле заметная тропинка.
— Дальше я пешком, — сказал Олекса, — места знакомые.
Он шел уверенно, привычный к горным тропам, и вскоре увидел землянки лесорубов. Его встретили неприязненно. Старший при виде чужака сказал, не ответив на приветствие:
— Уходи, горы не любят чужих.
— Я здесь свой, — ответил спокойно Олекса. Он знал, что лесорубы привыкли видеть в горожанах сборщиков податей и других вестников всяческих бед.
— А свой, тогда бери крису.
Олекса работал весь день, валил сосны. Вечером лесорубы собрались у костра, плеснули и ему в миску похлебки.
— Из Ясиней, говоришь?
— Из них.
— А Василя, который за Советы воевал, знаешь?
— Брат мой старший.
— Так бы сразу и сказал. — Старший отставил в сторону крису, грозное в его руках оружие — топор на длинном топорище, доброжелательно предложил:
— Теперь рассказывай, с чем к людям пришел.
— Скоро Первое мая, — проговорил Олекса. — В этот день пролетарии всего мира показывают буржуям и эксплуататорам свою силу и сплоченность. Рабочие наших городов тоже выйдут на демонстрации. И они хотели бы знать, поддержите ли вы своих братьев по труду.
— Ты где будешь в это время, Олекса, брат Василя? — спросил задумчиво старший.
— В первом ряду.
— А если пуля жандармская?
— Что же, видно, такая судьба…
…Древнее Мукачево праздновало Первое мая. По узким улочкам мимо старинных приземистых зданий, соборов, учреждений со львами на вывесках шли колонны рабочих, крестьян, лесорубов. По призыву Коммунистической партии рабочий народ под красными знаменами вышел на улицы. Колонны вели пять духовых оркестров. На главной улице они соединились, и революционные мелодии слились в одну, мощную — «Интернационал». За оркестрами медленно ехали триста велосипедистов в спортивной форме членов пролетарских физкультурных организаций. Во главе рабочих колонн шли товарищ Олекса, члены крайкома КПЧ. Сирена и Мирослава были неподалеку, как и у других участников манифестации, у них в руках были первые распустившиеся ветки сирени.
По бокам первомайских колонн, охраняя их, шли крепкие парни с гуцульскими топориками в руках. Они опирались на них, как на посохи, но не следовало никому испытывать их терпение…
— Да здравствует единый фронт! Все в бой за лучшую жизнь в Закарпатье!
Эти лозунги были на всех транспарантах: на украинском, чешском, венгерском языках.
Рабочий класс Мукачева праздновал гневно и мощно свой пролетарский праздник — 1 Мая…
«Не отдадим Подкарпатье ни внутренним, ни чужеземным фашистам!»
Клемент Готвальд встретился с группой депутатов-коммунистов чехословацкого парламента. Среди них был и Олекса.
— Приближается, — сказал Готвальд, — особый день. Помните?
— Конечно! — ответили ему. — 7 ноября!
— По недомыслию или чтобы бросить вызов, буржуазное правительство решило, что Национальное собрание будет заседать как обычно. Понимаете?
