'Вот этого я бы не сделал, - поднялся с валежины Лютов. - Лучше еще одну ходку пробежать...'
Механик прикурил очередную сигарету от окурка, но не побежал на реку, не замахал руками, не закричал даже, сдержался, считая свою поправку в данном случае излишней.
'На второй передаче идут, - отметил Лютов. -Могли бы и на третьей... - и остановил сам себя. - А зачем? Не след суетиться'.
Минут через пять, показавшихся томительно долгими, механик мог уже разглядеть за стеклом кабины профиль Тошки, который сидел, полуобернувшись, и косил в сторону шедшего за ним Бажана. Но глядел он, конечно, не на него, а на Утробина. Тот стоял, высунувшись из кабины, благо ему помогал свободный Бубенцов. Гурамишвили тоже сидел вполоборота.
Рокот двигателей, работающих на одинаковых оборотах, сливался в гул.
Траки гусениц сверкали, споря с блеском снега и льда.
Четыре машины стали словно единой.
Вот Тошка глянул в сторону приближающегося берега и помахал Лютову рукой. Бажан высунул пятерню из кабины и сделал то же самое.
Всего лишь метров пятьдесят отделяли 'сотку' Тараторина от твердой земли.
Сорок метров!
Тридцать...
Вдруг что-то произошло на реке. Вся колонна, начиная от ближнего к Лютову бульдозера Тоши до ползущей позади всех платформы; все машины вздрогнули, остановились. Сверкающие на солнце траки продолжали свое сверкающее движение, а машины стояли. Лишь через секунду-другую Лютов увидел, что сани с экскаватором оказались в темной луже, проступившей из-под полозьев влаги.
А следом в солнечном свете засверкали фонтанчики.
Сани накренились.
Еще через секунду из кабины 'коренного' трактора выскочил Бубенцов и, обегая медленно погружающийся в ледяную жижу экскаватор, бросился к платформе с ковшом, отцепил трос.
И тогда Утробин высунул из кабины пятерню, затряс растопыренными пальцами, что означало: 'Полный вперед!', потому что двигатели взвыли. Траки всех четырех бульдозеров зацарапали лед. То один, то другой вело в сторону. Тяжелые машины будто танцевали, хотя видеть это было страшно, как и застывшие за стеклами кабин напряженные лица водителей.
Вой двигателей висел в речной долине!
'Если машины не выволокут сани из промоины через две-три минуты, мелькнуло в сознании Лютова, - траки начнут как бы пропиливать лед и, истончившись, он проломится под их тяжестью...'
- Ну же! Ну! - голосил он благим матом, оставаясь на берегу. - Давай!
Бежать к машинам, кричать, приказывать было бессмысленно. Любое, пусть даже разумное, распоряжение со стороны внесло бы лишь сумятицу, а то и панику.
Ледяная крошка и пыль облаком окутали каждую машину.
Лютов тряс кулаками над головой:
- Давай! Давай, черти! - и запрыгал от восторга, когда наконец машины перестали елозить по льду и, собравшись с силами, цепляясь траками за свежий наст, потихоньку, сначала сантиметр за сантиметром, потом быстрее стали приближаться к твердой земле.
Не отдавая себе в этом отчета, Лютов стал руками подманивать машины к берегу и отступал в глубь перелеска, пока, споткнувшись о колодину, не завалился навзничь. А поднявшись, кинулся к машине Тошки, почти вплотную подобравшейся к берегу, и стал приплясывать перед ней. Потом забрался в кабину к Тараторину, бледному от пережитого, но уже радостно вопящему. Лютов принялся обнимать Тошку, хлопать по плечам, не замечая, что мешает. А сообразив, спрыгнул на землю, подскочил победно размахивая руками, к бульдозеру Бажана, потом к Гурамишвили и, наконец, к Утробинской 'сотке'.
На полном ходу машины въезжали на берег и двигались в глубь зарослей, пока на тверди не оказались сани с экскаватором.
Лютов замахал воздетыми к небу руками.
Машины стали.
Вскочив на гусеницу, Лютов попросил Утробина:
- Дай мне съездить за платформой!
Тот помотал головой:
- Мой грех, я и приволоку. Не спорь.
Антон Семенович огорчился было, но нашел в себе силы понять Утробина. Да и день выдался больно удачливый. Они преодолели первое, связанное с огромным риском, но не самое трудное препятствие на пути к перевалу.
К машине Утробина подбежали остальные бульдозеристы. Спрыгнувшего Лютова они принялись обнимать, кричать 'ура', колотить одобрительно по спинам друг друга. В гаме, в радости как-то и не заметили, что Утробин отцепил тросы. Только когда взревел двигатель его машины, словно вспомнили об оставленной на льду платформе с ковшом и горючим. Присмирели.
- Вот что, братва, варганьте обед,- приказал Лютов.
- А вы? - спросил Тошка.
- Я Селивана Матвеевича подстрахую. Глазами! Не ровен час...
- Селивана Матвеевича? Какого Селивана? - удивились ребята.
- Это имя-отчество Утробина, - сказал Лютов и пошел к берегу.
Он стоял и смотрел, как Утробин ловко, с большим заходом в сторону, подобрался к платформе, прицепил ее и отбуксировал к колонне. На его работу было приятно глядеть. И Утробин оценил внимание Лютова. Выбравшись из кабины, он обнял Антона Семеновича за плечи:
- Рванем сегодня дальше?
- Опять за свое?
- А что? Смотри, какие орлы!
- Давай решим после обеда. Согласен?
Немного потребовалось времени, чтоб сварить суп из консервов. Но и за эти считанные минуты лица ребят сильно изменились.
Они осунулись после пережитых треволнений, когда каждый успел подумать: может, его бульдозер первым ухнет под лед? Однако никто не бросил рычагов в смертельной тоске, не выпрыгнул из кабины и не кинулся сломя голову к спасительному берегу. Но предельное напряжение не могло не сказаться: ввалились глаза, под ними проступили синие тени, щеки запали и движения стали вялыми. Ели парни молча и нехотя, скорее как бы по необходимости.
Сдался и Утробин. Отложив ложку, он долго смотрел в блеклый огонь костра, а потом встрепенулся, глянул на Лютова:
- Ты был прав, таежник...
А ребята даже не поинтересовались - в чем.Шли вторые сутки их бултыхания в верховом болоте.
Днем они видели край, от которого отошли, и край, к которому никак не могли прийти.
Вечером позади мерцали огоньки бараков мостоотряда, а впереди и выше, меж горбов заснеженных вершин, манили светлячки рабочего поселка на перевале. И сейчас был вечер.
- Это службишка, не служба! Служба, брат, та впереди,- приговаривал Лютов, погружая руки по локоть в ледяную жижу верхового болота. Который раз он заходил по колено в воду, чтобы зацепить рвущийся без конца трос за крюк полоза. На этот раз Лютов поскользнулся и ухнул в жижу, едва не по плечи. Выругался, но легче не стало. Вышел к бульдозеру.
Машины с ревом тянули засевшего 'бегемота'-экскаватора, но тот самое большое проползал метров десять и снова, видимо, натыкался на какое-то препятствие. Опять лопался трос у одного из бульдозеров. Все начиналось сызнова: сращивание, цепляние, ледяная вода...
Лютов горевал: оставалось две бухты троса, и его следовало беречь. Так утверждал Лютов, и ему верили. Все видели: на самом подъеме к перевалу еще лежали снега, а под ними - пни, колоды, скальные обломки, и к тому же могла разразиться пурга.
- Нэт! Нэ надо нам этой прелести, - мрачно говорил Гурамишвили.
- Лучше бы уж здесь, чем там - на подъеме.
