Минька отпрянул к забору, и вода через открытую калитку волной хлынула мимо него вниз по ложбине.
- В такой ливень калитка должна быть настежь, - сказал Прокопенко, когда вода совсем сошла со двора и Минька смог выйти на улицу. - Это Фимка углядел, что у вас наводнение.
- Фимка бесстрашный, - сказал Минька. - Гроза, а он у окна стоит.
Дождь затихал. Тучи разгрузились, посветлели. Опал туман. В окне опять был виден Фимка. Гриша и машинист Прокопенко ушли по домам.
Минька и Ватя остались вдвоем.
- Эти из города шли! - заговорил возбужденно Ватя. - Дождь лупит, а они идут. Им выгодно - все попрятались, никто не заметит. Опять какое-то барахло к предводителю тащили.
- Айда на кладбище! - предложил Минька.
Дождь все сбавлял и сбавлял, пока не превратился в редкий сеянец. Засветились промытые листья тополей, будто в сетях колотилась мелкая рыбешка. Очистилась от копоти и пыли черепица на крышах.
С Цыплячьих Горок спустился растревоженный дождем запах лаванды.
Минька и Ватя поднялись к церкви. Вода прорыла глубокие борозды, кое-где сорвала кусты, вывернула дерн, притащила с кладбища несколько крестов.
Возле церкви было пусто. На звоннице, на ободьях и колесах, сидели продрогшие вороны.
Ребята прошли на кладбище незамеченными. Соблюдая осторожность, подобрались к предводительскому склепу.
Стены склепа напитались водой, почернели. На дверцах висел замок.
Ватя заглянул в щель между дверцами. Темень - никого и ничего.
- И следов никаких, - тихо сказал Минька. - Ты, наверное, обманулся. То были не они.
- Нет, они, - упорствовал Ватя. - Не мог я обмануться.
Ребята начали обходить склеп, искать следы.
Неожиданно Минька сделал знак - не шуми! - присел на корточки возле отдушины. Ватя опустился рядом.
Из склепа через отдушину доносились негромкие голоса. Разговаривали двое.
- Зря ждем.
- Не гунди.
- А ты уверен, что придет?
- Уверен. Сегодня она выходная. Кеца записку передаст: вроде Борис ей свидание здесь назначил.
- А вдруг донесет?
- Не донесет, чего кукуешь! Если откажется, получит бубнового валета. Тогда и уйдем к Янтановой балке. Кое-кто будет ждать. Иди сними замок, выгляни ее.
- Курлат-Саккал... - прошептал Минька.
- Это он Любу убить хочет! - вскочил Ватя. - Борисом заманивает. Ближе всех Ульян и Игнашка. Надо им сказать.
- Нет! - вскочил и Минька. - Может, это общая банда. Да и что они, хромые, против Курлат-Саккала сделают!
- А Кеца-то, Кеца!
- Бежим предупредим Любу.
Ребята, пригибаясь, побежали среди могил.
У Миньки стиснулось сердце. Он боялся оглянуться.
Добежали до церкви. Остановились. Спрятались под забором, чтобы не увидели из склепа, - мокрые, взволнованные, бледные.
- Минька, ведь они удерут.
- Не удерут. Ты карауль Любу, а я побегу к Борису. От него не удерут.
- Ладно, беги! Только ты скорее!
В проходной завода, когда Минька потребовал, чтобы немедленно вызвали Бориса, даже не расспрашивали, для чего. По Минькиному беспокойному лицу было понятно, что Борис Миньке совершенно необходим.
Борис поспешно вышел в рабочей тужурке, обтирая тряпкой запачканные смазкой руки.
- Ты что? С бабушкой что-нибудь?
- Нет, не с бабушкой.
И Минька, сбиваясь, захлебываясь, рассказал Борису о кладбище, о Курлат-Саккале, о Любе.
Борис попробовал по телефону дозвониться в милицию, но не дозвонился. Тогда попросил дежурного вахтера передать в цех мастеру, что ему нужно отлучиться, а Миньке приказал:
- Беги в милицию.
- А ты, Борис?
- Я на кладбище.
Когда Борис подбежал к кладбищу, навстречу из-за деревьев вышел Ватя.
Борис спросил:
- Любу видел?
- Нет. Вдруг тропинкой прошла, а? Где стена проломана.
- Тропинкой... - Борис внешне был спокоен. - Оставайся здесь и на всякий случай жди ее.
К предводительскому склепу Борис направился не по главной аллее, чтобы не спугнуть бандитов, а в обход через могилы.
Еще издали возле склепа заметил двоих - один стоял, другой наклонился. Тот, который наклонился, был Курлат-Саккал.
На земле у его ног кто-то лежал. 'Люба!' - узнал Борис по платью.
Он метнулся к склепу, ломая кусты сирени. Курлат-Саккал услышал треск веток.
- А-а, вот так встреча! - сказал, отступая и что-то поправляя в волосах, которые были перетянуты тонкой тесьмой.
Напарник Курлат-Саккала, заросший, скуластый цыган, тоже отступил.
Борис подбежал к Любе, взял ее голову, приподнял. Глаза закрыты. На ресницах - холодные капли дождя. На щеке - влажные комочки земли, обрывки травинок.
Люба была убита в висок ударом кастета.
Борис вскочил, но тут же Курлат-Саккал нанес ему удар головой. Метил в лицо, но Борис увернулся, и удар пришелся в плечо. В волосах Курлат-Саккала, под тесьмой, был спрятан обломок ножа.
Тужурка у Бориса окрасилась кровью. Он ухватил Курлат-Саккала за руки, рванул к себе.
На Бориса сзади навалился цыган, но Борис стряхнул его.
Со стороны церкви донесся шум мотоциклетных моторов: приехал наряд милиции.
Цыган кинулся бежать.
- Куда? - прохрипел Курлат-Саккал. - Бросаешь? Убью!
Цыган остановился. Склеп оцепляла милиция.
Борис с такой силой сжал Курлат-Саккала, что у того на лице посинели, вспухли вены.
По аллее спешили Минька, Ватя, спешили милиционеры и санитар. Цыгана схватили.
Санитар присел возле Любы. Расстегнул платье, послушал сердце. Потом выпрямился.
Ни один из милиционеров не смог разжать руки Бориса, чтобы отобрать полузадушенного Курлат- Саккала.
Но вот Борис сам разжал руки. Курлат-Саккал, как пустой мешок, мягко упал на землю.
Санитар хотел перевязать Борису рану на плече, но Борис отстранил его и, ни на кого не глядя, медленно пошел через кладбище в степь.
Минька бросился за ним:
- Борис!
Борис, не оборачиваясь, уходил в степь.
- Бо-рис!.. - в отчаянии закричал Минька.
Но Борис так и не оглянулся. Продолжал уходить.
Наступил вечер - сырой, хмурый. Небо было завалено тучами - ни луны, ни звезд. Над Бахчи-Элью тишина. У калиток и ворот - безлюдно.
