ретивого начальника. Повернулась и вышла, затворив дверь.
— Не очень получилось, — качаю головой. — В том смысле, что не очень здорово получилось.
— Так и будем стоять в коридоре? — раздраженно спросила Нина.
— Значит, вы не знаете, что вам кололи? — сказала Бессонова, когда я кончил рассказывать. — Без необходимых анализов я не могу вам помочь…
Голос у нее становится официальным, она входит в привычную профессиональную струю.
— Наверняка наркотики, — говорит Эдгар. Чем вы там лечите, когда травятся наркотиками?
— Помогает налорфин, — говорит она задумчиво, — когда морфийное отравление. Тут антидот — это налорфин, но если что-то другое…
— Значит, вы морфинистов налорфином лечите? — спросил я.
— Ни в коем случае.
— Почему?
— Потому что налорфин — конкурентный антагонист морфина, — она взглянула на меня и улыбнулась, — ну, чтобы вы поняли: налорфин как бы замещает наркотик в организме. Когда у морфиниста снижается содержание морфина…
— А, абстиненция, похмельный синдром, это я слышал от Эда.
— Так вот, синдром абстиненции, или ломка, как говорят в той среде, — страшная штука. В этом состоянии наркоман способен на что угодно…
— Может даже пойти на самоубийство?
— И это тоже. Лишая, в лечебных целях, наркомана привычной дозы, мы вызываем абстиненцию. Она нарастает постепенно и достигает максимума, как правило, на пятый день. При этом мы помогаем организму привыкнуть к отсутствию наркотика другими препаратами. Если же ввести налорфин — абстиненция достигнет максимума в считанные минуты. С этим ни организм, ни психика не справятся.
— Теперь ты понял, Эд? — спросил я, — ты понял, почему твоя крыса подыхала не по правилам? Громовой перед смертью ввели налорфин. Это было убийство.
— Не думаю. Помнишь, соседка говорила тебе, что «скорая» подъехала к дому раньше, чем они ее вызвали. Знаешь почему? Ее вызвал тот, кто делал Громовой. укол. Искусственно вызвав состояние абстиненции, ее хотели спровадить в лечебницу. Подальше от тебя.
— Нет, старик. Это было убийство. Громова смертельно боялась лечебницы. Панически. И они это знали.
— Вы говорите о той женщине… — Нина покачала головой, — с которой мой муж… Что ж, теоретически… А практически — ампулы очень отличаются. Морфин — в прозрачных, длинненьких, а налорфин в оранжевых и пузатых. Нет, опытный наркоман не ошибется.
— Скорее всего она не видела, чем наполняют шприц.
— Но и достать налорфин крайне сложно. Правда, у каждого уважающего себя анестезиолога найдется пара ампул…
— И у вас есть? — спросил я.
— По правде говоря, есть, — она улыбнулась. — Дома в аптечке.
— Вы не могли бы мне их показать?
— Пожалуйста. Только не выдавайте меня, нельзя так хранить эти препараты.
Бессонова вышла, а Эдгар подмигнул:
— А ты быстро соображаешь…
Я подошел к журнальному столику возле кресел, взял с него потрепанную книжку в сером переплете. Оказалось, комедии Шекспира. Никогда бы не подумал, что в этом доме, набитом одной специальной литературой, читают произведения «нежного лебедя Звона». Хотя, наверное, я необъективен. Погода влияет.
— Где-то я уже видел эту книжку… — Эд заглянул через плечо.
Вернулась Нина. Вид у нее растерянный.
— Что случилось? — спросил Эдгар.
Я-то уже догадывался.
— Дело в том… — она замялась. — Налорфин пропал. И еще несколько ампул. Вполне возможно, того самого препарата, который вам вводили… Это кошмар… Но кто-?.. Зачем?.. Нет, не может быть…
— А я вспомнил, чья это книга, — неожиданно сказал Эдгар. — Что? А… — я посмотрел на томик Шекспира, который вертел в руках.
И тут вдруг все стало на свои места.
— Стоп, старик, — говорю. — Я все понял. Надо читать классиков. «Двенадцатая ночь». Брат и сестра, которых все путают. Обе роли играет, как правило, одна актриса. Как мне все это раньше в голову не пришло!
Нина опустилась в кресло и сжала виски.
— Ты знаешь адрес? — спросил я.
Эдгар кивнул. Потом сказал:
— Надо позвонить в милицию. Пусть перекроют выезд из города.
— Успеем еще.
— Ладно. Едем, — бросает Эдгар, и мы снова под дождем бежим к машине. Мостовая блестела, словно ее натерли воском. За руль сажусь я.
Люблю ездить в дождь. Не знаю почему, но мне доставляет удовольствие вести машину в ненастье. Даже скользкий асфальт не может испортить общего впечатления.
— Притормози, — говорит Эдгар, — вот этот дом.
Я вышел, прошел под деревьями и остановился в, нерешительности. У подъезда был припаркован золотистый «мерседес»…
Дело в том, что я вспомнил — мы уже сталкивались с ним. В прямом смысле слова. В самом начале этой истории, на шоссе. Вмятины на нем были выправлены, но еще не закрашены, только загрунтованы…
Сломанная ветка липы скрывала меня, и я стоял, никем не видимый. Вот хлопнула дверь подъезда… Она!
— Марина… — тихо говорю я.
Она, конечно, не слышит. Открывает багажник, ставит туда сумку. Потом дверцу, садится за руль. Спутника пока не ожидается, это ясно. Остается мне самому предложить свои услуги.
— Марина! — говорю я достаточно громко.
Она на мгновение замирает, потом медленно поворачивает голову. Сначала я вижу ее глаза, карие, с пушистыми ресницами. Но вот дрогнули уголки глаз, что-то неуловимо изменилось. Словно исчезли белки, и уже не глаза, а глазницы, пылающие ненавистью.
У меня язык прилип к гортани.
Иномарка рвет с места, обдав грязью из-под колес. Бегом возвращаюсь к своей машине.
— Скорее, заводи же! — Эдгар бьет себя кулаком по колену. — Она догадалась, мы ее загнали в угол. Если уйдет, если спрячется в городе, я ни на твою, ни на свою жизнь не поставлю ни гроша. У нее найдется друзей и покровителей…
Наконец, последний узкий проулок, и расстояние стало сокращаться. Начался спуск к реке, и я понял, что после моста, на прямой, я уже не смогу «усидеть на хвосте» у «мерса», пусть и потрепанного возрастом и километражем…
Но тут-то это и случилось.
«Мерседес» неожиданно вильнул вправо, раздался хлопок, и он, продолжая двигаться, навалился боком на ограждение моста, на мгновение замер, словно повиснув в воздухе, и исчез…
— Держись!
Я выжал тормоз и нас, развернув, отбросило на встречную полосу. Выскочил и побежал к зияющему провалу в ограждении.
Внизу была пустота. И ничего. Только черные волны бились о сваи и закручивались в водоворот. Я шагнул вниз. Не успев набрать в легкие воздух, ушел под воду.
