Дверь была на цепочке.
— Нина, откройте. Это я, Эдгар.
— Вы не один? — спросили за дверью.
— Со мной товарищ.
Я почувствовал себя неловко.
— Да, да, сейчас, — растерянно сказала женщина, и полоска света стала шире.
— Нина, мы не поздно? — спросил Эдгар, заслоняя собой дверной проем. — А где Бессонов? Неужели уже спит?
Из-за его плеча я увидел в сумраке коридора огромные серые глаза. Огромные серые глаза, тонкую шею и чуть вздернутый носик. Женщина смотрела на нас и кусала пухлые губы.
— Вы проходите… — она отступила дальше.
— Так где Бессонов? Не разбудим? — снова спросил Эдгар.
— Его нет. Мы вчера… В общем, это не важно. Он не был со вчерашнего вечера. Ушел прогулять собаку. И не вернулся.
— У него были на это причины? — улыбаясь, спросил Эдгар.
— Да, — женщина почему-то посмотрела на меня. — Небольшая семейная размолвка. Но вы проходите, — повторила она.
— Дела-а… — Эдгар почесал затылок. — Что ж, ладно. Поищем счастья в другом месте.
— Вы уходите? — она встрепенулась.
— Тут такая ситуация, — Эдгар кивнул в мою сторону, — надо товарища переночевать устроить. Думал, может, к вам. Но раз так вышло…
— Почему же? — женщина сделала шаг навстречу. — Пожалуйста, оставайтесь, — она опять посмотрела на меня. — Одной не хочется…
Не уходите, ладно? Куда же вы на ночь глядя?
— И то верно, — Эдгар покачал головой. — А Бессонову я завтра на работе скажу…
Женщина как-то неопределенно скривила губы.
— Мне пора, — Эдгар вдруг засуетился. — Лаборантка неопытная. Вы ее знаете. Марина Афанасьева. Та, что у Бессонова раньше работала.
— Значит, она к вам перешла? — женщина сморщила уголки глаз.
— Да, ко мне. Ставка свободная…
— Она милая девушка, часто у нас бывает… Кстати, вы видели сегодня Бессонова на работе?
— Сегодня? — Эдгар задумался. — Не припомню. Что за день сумасшедший! И сейчас тороплюсь. Спокойной вам ночи.
Я кивнул в ответ и улыбнулся. В этот момент я еще не представлял, насколько его слова будут далеки от истины.
Женщина закрыла за Эдгаром дверь. Я немного удивился той тщательности, с которой она задвигала засов и накидывала цепочку. Наверное, есть что прятать, подумал я. Потом снял плащ и мы прошли в гостиную. Возле каждой двери Нина пыталась пропустить меня вперед.
Комната обставлена со вкусом, но, вероятно, еще в прошлом веке. С тех пор мебель не только не меняли, но, как я подозреваю, не переставляли. Я увидел у окна глубокое кожаное кресло и с удовольствием плюхнулся в него. В последний момент, правда, мелькнула мысль, что этот музейный экспонат рассыплется подо мной и я окажусь в весьма неудобном положении. Но Боливар выдержал такую нагрузку.
— Разучился много ходить, — объяснил я. Женщина откинула со лба волосы и вопросительно посмотрела на меня:
— Ужинать будете?
— Если честно, умираю с голоду.
— Тогда сейчас что-нибудь соображу.
— А вы составите мне компанию?
— Почему бы нет? Я все равно ложусь поздно.
Нина вышла, а я встал и подошел к массивному книжному шкафу. Судя по корешкам, он был набит только специальной литературой. На одной из полок за стеклом стояла фотография мужчины и женщины. Мужчина демонстрировал внушительный волевой подбородок и хорошо развитый плечевой пояс. А женщина была та самая, с серыми глазами, высокая, с распущенными темно-русыми волосами.
На фотографии она смеялась.
Я вернулся в кресло и взял с подоконника один из журналов. Он оказался медицинским.
Через некоторое время Нина внесла поднос и поставила его на низенький столик на колесиках. Наверное, мы готовим с ней по одной поваренной книге: яичница с ветчиной — самое распространенное блюдо в моем меню.
— Боюсь, что пересолила, — говорит Нина.
— Напротив, в самый раз.
— Может, выпьете? В баре есть водка.
— Нет, спасибо.
— Как знаете. Хорошая водка — «Смирнофф». Бессонову часто делают подарки — он многим помогает.
Я невольно смотрю на фотографию за стеклом. Нина замечает это:
— Много лет назад, на Рижском взморье, когда еще не нужны были никакие визы, чтобы туда поехать. Свадебное путешествие.
Я склоняюсь над тарелкой и молчу, не зная, как продолжить разговор.
— Не напускайте на себя удрученный вид, — вдруг говорит Нина. — В общем мы довольно давно чужие друг другу. Так, редкие перемирия… Это, — она машет рукой в сторону фотографии, одно из них.
Я делаю два-три движения вилкой и наконец говорю:
— Сегодня утром еще был на берегу моря. Ездил туда в отпуск.
— Было хорошо?
— Чудесно.
— Да, это чудесно, когда можно уехать, и не только на взморье. Все время кажется, что где-то там, — она неопределенно взмахнула рукой, — другая жизнь. Но почему только там?
— Всюду одинаково.
— Всюду? — она усмехнулась.
Я пожал плечами. Потом посмотрел в окно.
— Хорошо-то как. Завидую. Тишина, покой…
— Как в могиле, — резко отвечает она. — Теперь — кофе или чай?
— Лучше кофе.
Нина собрала грязные тарелки, а я опять подошел к окну. Начался дождь. В темноте было видно, как качаются ветки яблонь, словно деревья машут черными крыльями.
В соседней комнате скрипнули половицы.
Я резко обернулся, и в этот момент начали бить часы… Они стояли в прихожей, высокие напольные часы с тяжелым маятником за толстым выпуклым стеклом. И они пробили все двенадцать раз, и каждый удар откликался глухим эхом в этом пустом старом доме.
Не успел отдрожать звон последнего удара, вошла Нина. Она поставила на столик две чашечки кофе и блюдце с нарезанным лимоном, села напротив. Мне показалось, что глаза ее как-то странно блестят.
— Я сделала крепкий. Вы любите крепкий кофе?
— Да, я люблю очень крепкий.
Первый глоток был обжигающе горьким. Нина умела варить кофе.
Где-то в глубине дома хлопнула дверь.
— Сквозняк, — предположил я.
Нина сидела неподвижно.
— Старые дома всегда полны шумов, — я откинулся в кресле, — потрескивает дерево, скребутся мыши…
