бредила о каком-то Сереже, о золоте, о том, что не хочет обманывать.
Утром бабка ушла пасти Вербу, а дед остался ухаживать за Натальей, кормить её бульоном из чьих-то мозгов. Он допил на кухне вчерашние остатки, появился, встал в дверях, как в раме, довольный, с папироской во рту.
- И вот, значится, - начал он, словно продолжая неоконченную историю, - у меня тоже есть кое-что драгоценное. Мильенов эдак на десять!
Наталья приподнялась на локте и больными несчастными глазами посмотрела на старика.
- Ты, девка, лежи, не трепыхайся.
Незя тебе. Ты слухай меня. Невестка у меня' чуть постарше тебя, годков на осемь. Короче, сопля зеленая. Востроносенькая. Фырь-фырь! - Дед покрутил бедрами. - Ну и внук потому востроносенький. У сына-то к тому времени кровь от алкоголя ослабела, потому внук и в её. И вот оне приезжают в июне, уже после похорон, и начинается. 'Это мы вот туды поставим, это сюды переставим, а то вон туды перенесем'. Короче, загнали нас с бабкой за печку, здесь все вверх дном, иконы временно туды, зеркало сюды... Расположились, живем. Потом начинается. 'А что дом? А как дом?
А на кого?' Каженный день с бабкой выслушиваем, что все мы смертны, что ей, востроносенькой, ничегошеньки не надо, что она только о нем, востроносеньком, и печется. Ах, думаю, етическая ты сила! Выбрал момент, когда мы с ней вдвоем, как вот с тобой, и говорю: 'Ты зачем, сопля зеленая, все здеся перевернула? Что ж ты, голова парфюмерная, со мной не советуешься?' Обиделась, сил нет...
На лице деда отразилась тихая радость, он поскреб бок и продолжал:
- Боишься, говорю, что дом другим отпишу? Так ежель ты каженное лето будешь все мне тут переворачивать, то и отпишу. Тому же Ваське. Или Максимке, хотя оне и не пишут, сучкины дети. Обиделась, ходит, не разговаривает, только задом - фырьфырь. А перед отъездом вдруг говорит: 'Ошиблися вы во мне. Не надо мне никакого вашего дома, это ему, востроносенькому, дом нужен, а мне подарите на память вот эту картинку.
А больше мне ничего от вас...' Что, говорю, на искусства потянуло? Мы тебе и так 'Зингера' отдали, серебро берлинское отдали, хватит, наверно?
А это, говорю, пусть висит где висит.
Я не для того под пулями бегал, чтобы потом все это раздаривать. А там, значится, так... Мельничка такая, водяная. Омуточек такой чудесный, ей-Богу, бери удочку и забрасывай.
Водичка живая, ивы живые, даже видать, как ветерок их висюльки покачивает, шум воды, ей-Бо, слышится.
Потому, говорю, зимой как завоет... - Дед повыл, изображая зимнюю вьюгу. Я на эту кроватку приляжу и смотрю на мой омуток, на мельничку, об лете думаю. И так хорошо мне делается, будто в раю...
- Где же картина? - спросила Наталья, осматривая стены избы.
- Отдал... Выпил на проводах, разжалился и отдал.
- Вот это да, - сказала Наталья и надолго задумалась.
На следующее утро она услышала такой разговор. Говорил дед:
- Че же ты, коза, совсем хозяйствовать разучилась? Че ж ты меня раньше срока в могилу-то пхаешь? А, коза?
Чиркнула спичка. Молчание.
- Ты че ж, все деньги на её сульфимизины истратила? Ты че мне мозгу-то крутишь? Дай, говорю, три тыщи всего, я у Огрызихи бутылку возьму, у меня ж именины!
- У тебя каженный день именины.
- Да не мне это, Господи. Дружки-то забидются!
- Хоть бы оне совсем от тебя отвернулись, алкаши чертовы.
- Ты это брось, на дружков-то!
Крыша потекет, погляжу, что запоешь. Первая к им побежишь! Дай денег, кому говорю!
- Нету.
- Ну две дай.
- Нету! Да тихо ты, старый черт.
Дед с бабкой осторожно вошли в комнату, Наталья притворилась, что спит.
- Хорошо, что спит-то, - сказала старуха.
- А чего ей, поправляется, - сказал дед.
- Глянь-ка, румянец совсем другой.
- А чего ей, молодуха...
- Молодая. - Бабка осторожно поправила одеяло. И Наталья 'проснулась'. Старуха тут же пошла за лекарствами, а старик поинтересовался:
- Как голова? Бо-бо или не бо-бо?
- Не бо-бо, - улыбнулась Наталья.
- Ну и лады! А у меня именины.
- Поздравляю, - сказала Наталья.
- Да че там, - махнул дед черной ладонью. - Разе ж это праздник. Вот День Победы - всем праздникам праздник! Да... - Он присел на стул, закурил и, мечтательно глядя на дым, приготовился к философствованиям.
- Дедушка, - тихо позвала Наталья.
- Ай-я?
- Подойдите, что я скажу.
- Лечу! - Старик, держа под собой стул, засеменил к кровати. - В чем дело-то?
- У меня в рюкзаке две пачки патронов шестнадцатого калибра. Я вам их дарю по случаю именин.
Дед смутился и сказал:
- Спасибо, дочка, уважила. Да только не надо мне их. Оне вам в спедиции пригодятся.
- Берите, берите. В - рюкзаке, в полиэтилен завернуты.
- Ладно уж...
- Берите, говорю.
- Да я ведь теперя не вижу, с какой стороны ружо-то стреляет.
- И ничего. Зато позовет вас какой охотник на именины, а у вас уже и подарок готов.
- Мысля! - удивился дед.
- Или ещё проще, - сказала Наталья, - вы их прямо так дарите, а тот человек вас тоже как-нибудь отблагодарит...
- Вспомнил! У Иволгина как раз шешнадцатый!
Старик забрал патроны и исчез до полуночи.
Глава 4
Сергей Сергеевич не раз пробовал устроить свою личную жизнь. Не получалось... Груз опыта прожитых лет давил, не давал разбежаться и полететь. Он боялся любви, он её уже пережил со всеми вытекающими, как говорится, последствиями. Он уже разводился, судился, разменивал жилплощадь и платил алименты. Почти ежедневно он вспоминал дочь, очень серьезного шестилетнего человечка.
Что он нашел в Наталье? Он много думал об этом. Похоже, он видел в ней и свою дочь, с которой можно встречаться не раз в месяц, а каждый день, и ту подходящую женщину, о которой мечтал. С одной стороны, он наконецто позволил себе расслабиться, пооткровенничать, побыть самим собой, с другой стороны, он подтянулся, достал в таежном поселке чудом не выпитый 'Биокрин' и на ночь втирал его в свою лысину, ругая себя за то, что не делал этого раньше.
Но все это в прошлом. Кончилось его любовное бабье лето. Оказывается, не он был ей нужен, а его московская жилплощадь. Что ж, это не ново...
Отлив в чайник спирта, Сергей Сергеевич развел костер и погрузился в раздумья. Как жить дальше? Вот как стоял вопрос. Завтра надо было ехать в Якимовку, забирать больную Наташку, и можно было послать машину с шофером, можно дать сопровождающего, а можно поехать и самому...
Так ехать самому или не ехать?
Кто-то приближался к костру, чьито сапоги шлепали по воде. Подошли шоферы, присели к огню, стараясь не смотреть на чайник. Начальник подумал и протянул им кружку.
- Давайте по капле. А тебя, Масимов, особенно прошу, поосторожнее с этим делом.
