больше не смотрел в ту сторону.
«Что значит „ополовинен“, что вы имеете в виду? Что мы расстанемся? Я не могу с ним расстаться. Это не пройдет, знаете ли, мы очень давно дружим, и для расставания срок давно прошел».
«Нет-нет, все будет гораздо проще».
Сверху, над большой каменной лестницей, раздался сперва пронзительный крик, а потом хруст разбитого вдребезги стекла; кто-то выпал через стеклянную дверь веранды. Я не смотрел туда, но точно знал, кто упал.
«Я этого больше не выдержу».
«О чем вы?» – спросил Маврокордато, улыбнулся, склонил голову набок и заглянул мне в глаза.
«О Кристофере».
Я вдруг испугался самого себя. Я это высказал, в самом деле высказал – причем человеку, с которым познакомился менее получаса назад. Я уставился на орхидею в петлице Маврокордато.
«Я больше не выдержу Кристофера».
«Не будьте таким слабаком. И вы полагаете, будто что-то поняли? Вам придется выдержать гораздо больше всего, гораздо больше», – сказал Маврокордато и отбросил рукой темную прядь волос, упавшую ему на лоб.
«Все будет еще намного, намного хуже, вы уж мне поверьте».
Он близко наклонился ко мне. Я мог бы пересчитать его зубы. Я чувствовал носом его горячее и кисловатое дыхание, как молодой пес, обнюхивающий сопящего во сне хозяина.
«Может случиться и так, – продолжал он, – что вы будете ополовинены; не ваша связь, а вы сами – в телесном, реальном смысле. Вы когда-нибудь задумывались об этом?» Он зажег сигарету, жадно затянулся, откинул голову назад и выпустил из ноздрей легкую струйку дыма.
Манера поведения Маврокордато, да и весь его облик внушали мне страх. Мне казалось, будто он знает слишком многое, будто он знает наверняка: я ему благодарен за то, что он отослал Кристофера и пожелал разговаривать только со мной. Все всегда принимали сторону Кристофера; то, что я понравился Маврокордато, было, конечно, хорошим знаком, у меня даже мурашки по спине пробежали, но эту херню о разрезании пополам я бы предпочел вообще не слышать, она меня пугала.
«Кристофер очень болен».
«Как и все мы, мой дорогой. Вы только посмотрите, что здесь происходит. Нам этого никогда не исправить, никогда». Он круговым движением руки показал на сад вокруг нас и потом взял меня под руку.
«Не хотите ли подняться наверх, в гостиную?»
«Ну да, конечно».
«Отлично. Я бы с удовольствием выпил с вами стакан чаю».
Мы вместе взбежали наверх по ступенькам лестницы, миновав груду осколков большого панорамного окна, через которую Маврокордато, на минуту выпустив мою руку, перепрыгнул одним махом. Только сейчас я заметил, что на нем не было никакой обуви; просто босые ноги, очень волосатые.
Кристофер и Александр шумно о чем-то спорили в дальнем конце сада, у источника. Я больше туда не смотрел.
В углу гостиной, на столике под превосходной пастушеской сценой, гравюрой Фрагонара, красовался старинный персидский серебряный Samowar, привлекший мое внимание еще когда я впервые попал в это помещение. Я взял два стакана с подноса, стоявшего рядом на бидермейеровском серванте, повернул маленькую хрупкую ручку самовара, сделанную из эбенового дерева, наполнил стаканы доверху дымящимся чаем и направился с ними к Маврокордато.
«Сахар?»
«Нет, спасибо». Он уже уселся на один из диванов и теперь похлопал ладонью по подушке рядом с собой.
«Идите сюда, устраивайтесь», – сказал он. Слуга принес пепельницу и серебряное блюдце, на котором лежали, как лепестки цветка, шесть фисташек. Маврокордато загасил свою сигарету в этом блюдечке.
Я сел, провел рукой по волосам, закинул ногу за ногу и отхлебнул глоток чаю, который был таким горячим, что я мог держать стакан только за верхний край, двумя пальцами.
«Вы ведь дизайнер по интерьеру?»
«Откуда вы знаете?»
Маврокордато рассмеялся, и бант из органди на его волосах качнулся. «Это, мой друг, не составляет большого секрета. Я это вижу, например, по тому, как вы рассматриваете предметы, картины, ковры. Хорошо, когда человек любит красивые вещи. Вы, естественно, смогли этим доказать свою невиновность, свою наивность – тем, что еще способны смотреть».
«Я не понимаю…»
«Я попытаюсь объяснить. Вам повезло, вы чисты, вы – открытый сосуд, подобный кубку Христа, чаше Иосифа из Аримафеи. Вы есть то, что Александр искал в горах Карокорама, близ Хунзаса, в Гилгите. Вы… Вы – wide open.[18] Чего не скажешь о вашем друге Кристофере».
«Вы знакомы с Александром?»
«Не с этим Александром, вздорным безумцем. Определенно не с этой развалиной там внизу, с ее доморощенными элевсинскими мистериями».
«Какого же Александра вы имеете в виду?»
«Вообразите себе Александра, стоящего вон там на лужайке, как человека, который сдирает кожу с других людей и потом напяливает ее на себя. Он – никто. Забудьте о нем. Нет-нет, Александр, которого я имею в виду, гораздо старше: речь идет об Александре Великом. Это было очень давно. Я, естественно, имею в виду белого царя,[19] темную тень, Аримана, некую часть Агартиды,[20] барона Унгерна фон Штернберга.[21] Он часто возвращается, проходя сквозь столетия и принимая образы многих людей».
«Я все еще не понимаю, о чем, собственно, вы говорите».
«Скоро поймете. Видите ли, имеются течения, противоборствующие всему здешнему ужасу». Он улыбнулся, прикоснулся к своему лацкану, вынул орхидею и положил ее на диван между нами.
«Вы, Маврокордато, все время рассказываете мне о каких-то вещах, которые я, по вашим словам, должен понять и которые якобы вскоре произойдут. Простите, но я нахожу ваше поведение весьма… весьма самонадеянным. Откуда вы можете это так точно знать?»
Он поставил стакан с чаем на журнальный столик и взял мою руку в свою. Сперва я хотел было забрать руку, но тут же подумал, что покажусь смешным. Моя рука лежала в его руке, и я почувствовал, что он отогнул назад мой правый мизинец и спрятал его в своем кулаке, как будто это отгибание мизинца было неким тайным могущественным знаком, который он хотел мне подать.
«Откуда же вы так точно знаете о будущем? Ответьте мне».
«Все очень просто, – обронил он и вдруг больно сжал мою руку. – Я знаю, потому что это написано».
Затем поднялся, закурил и добавил: «И еще кое-что там написано совершенно точно: вот эта фитюлька меня погубит».
Он высоко поднял сигарету, зажав ее между большим и указательным пальцами, подмигнул мне, поклонился и пошел к выходу, ни разу более не оглянувшись.
«Увидимся, Маврокордато», – тихо сказал я, как будто чувствовал, что он мог бы мне помочь, если бы только я сумел найти правильные слова, – но он уже скрылся из виду.
Четыре
Кристофер лежал навзничь в траве и не шевелился. Женщина с пневматической винтовкой сидела рядом, уставясь в ночное небо. Ее глаза были закрыты. Я пересек лужайку и подошел к нему. Из носа у него текла кровь, на виске виднелась глубокая резаная рана. Хозяйский сенбернар стоял над ним и своим длинным собачьим языком слизывал кровь с лица Кристофера.
Боже, как мне это было знакомо; это случалось всегда, стоило ему только серьезно выпить; рано или поздно он делался совершенно беспомощным. Иногда мне приходило в голову, что он остается со мной лишь для того, чтобы я помог ему добраться до дому, когда он в очередной раз впадет в кататоническое
