никто не раб, и каждый господарь.
12.5.1945
ПОГИБШИЙ В ЗЕЛАНДИИ
В бескормицу, в самое злое бесхлебье,
не вовремя гибнуть надумал, отец.
Разграбило ферму чужое отребье,
зарезали немцы последних овец.
Плотину взорвали они торопливо,
когда отступали. И невдалеке,
где польдер открылся на время отлива,
твой труп отыскался в соленом песке.
Отец, мы тебя между илистых склонов
тихонько зарыли в предутренний час,
но стопка твоих продуктовых талонов
в наследство еще оставалась у нас:
и чашечку риса, и сыр, и горбушку
делили мы поровну, на три куска,
Мы на ночь стелили тебе раскладушку,
мы дверь запирали на оба замка.
Отец, под кустом бузины у плотины
ты горькую трапезу благослови:
ты жизнь даровал нам в былые годины
и, мертвый, даруешь нам крохи любви.
Три вечных свечи мы поставим в соборе,
чтоб люди забыть никогда не могли
о том, как враждебное хлынуло море
в родные пределы зеландской земли.
2.6.1945
СТАРАЯ ПАРА В ВЕНСКОМ ЛЕСУ
С тех пор, как бомбы градом с неба валят,
мы приучились вверх смотреть, - и вот
мы вдруг поймем, что синевою залит
безоблачный осенний небосвод.
Мы рухлядь 'зимней помощи' наденем
подачки с оккупантского плеча,
и побродить часок в лесу осеннем
пойдем тихонько, ноги волоча.
Нам сыновья, что под Москвою пали,
писали, что костерик до поры
им разрешалось ночью, на привале,
поддерживать кусочками коры;
но вздумалось начальственным придирам,
что для солдат уместней темнота
лишь тонкий ломтик хлеба с комбижиром
да чай из земляничного листа.
А двое стариков в далекой Вене
ничком ложатся в палую листву,
когда над ними пробегают тени
машин, перечеркнувших синеву;
и, встать не смея с прелого покрова,
мы ждем, когда же кончится налет
как все, над кем трава взойти готова,
о ком никто не вспомнит через год.
14.10.1943
РЕКВИЕМ ПО ОДНОМУ ФАШИСТУ*
Ты был из лучших, знаю, в этом сброде,
и смерть твоя вдвойне печальна мне;
ты радовался солнцу и свободе,
как я, любил шататься по стране,
мне говорили, ты гнушался лязгом
той зауми, что вызвала войну,
наперекор велеречивым дрязгам
ты верил только в жизнь, в нее одну.
Зачем ты встал с обманутыми рядом
на безнадежном марше в никуда
и в смерть позорным прошагал парадом?
И вот лежишь, сраженный в день суда.
Убить тебя - едва ли не отрада;
ни у кого из нас терпенья нет
дорогу разъяснять заблудшим стада
и я за смерть твою держу ответ.
Пишу, исполнен чувств неизрекомых,
и поминаю нынче ввечеру
тебя медовым запахом черемух.
и пением цикады на ветру.
вовек да не забудется позор твой,
о сгинувший в неправедной борьбе,
ты славе жизни да послужишь, мертвый,
мой бедный брат, я плачу о тебе.
--------
*Стихотворение посвящено памяти Йозефа Вайнхебера (1892-1945), покончившего с собой при вступлении советских войск в Австрию. Его же памяти посвящено стихотворение Альфреда Маргул- Шпербера ('Звезда в вине' (см. соотв. стр. в 'Вечном слушателе') - таким образом, по меньшей мере два выдающихся немецких поэта, оба - этнические евреи, почтили память Вайнхебера, в последние годы жизни примкнувшего к нацизму.
x x x
Когда вернусь я в мой зеленый дом,
что ждет меня с терпеньем и стыдом,
я там на стол собрать хочу давно
орехи, хлеб и терпкое вино.
Любимая, на трапезу приди,
и ту, другую, тоже приведи,
придите все - все будет прощено,
пусть нас помирит терпкое вино.
И ты приди, кто в чуждой стороне
так дорог нынче оказался мне,
придите, - мне без вас не суждено
разлить по кружкам терпкое вино.
Цветите же, когда придет весна,
акация, каштан и бузина,
ломитесь ветками ко мне в окно
и осыпайтесь в терпкое вино.
Так соберитесь же в моем дому
все те, кто дорог сердцу моему,
мы будем петь, о чем - не все ль равно
в дому, где ждет нас терпкое вино.
14.4.1944
ВОЗВРАЩЕНИЕ БУРГЕНЛАНДЦА
1. СЫН БУРГЕНЛАНДЦА
Весь сельдерей повыдерган из грядок,
уложена вся пшенка за варок,
у матери давно везде порядок,
в похлебке тоже третий день жирок.
Туманами подернуты закаты...
Пора уж, батя, и тебе до хаты.
Я жду тебя, - уж я укараулю,
хотя свободной ни минутки нет;
я всю собрал картошку и цибулю,
дрова переколол в поленья дед
мать на табак не разрешила траты...
Пора уж, батя, и тебе до хаты.
Она козу пасет на дальних кручах,
