Мне всегда казалось, что и в манере говорить и в облике моем, было много подозрительного. То, что называется, за версту несло 'недобитком' и буржуем.
Часы проходят, но никто за мною не приходит. Начинаю нервничать. Неужто меня обманули? Наконец в пять часов меня вызывают. Наскоро прощаюсь с отцом Павлом. Караульный ведет меня опять по лестницам и приводит в совсем другую комнату, чем та, где меня допрашивали. Долго там жду один. Начинает темнеть. Наконец приходит служащий, зажигает свет, долго выписывает что-то из толстой книги. ' Прошу дать мне свидетельство, - говорю я ему, - что я был арестован без основания, просидел две недели, освобожден и могу продолжить свою командировку'. Служащий настукивает на машинке следующую бумажку: ' Такой-то был арестован такого-то числа, освобожден Особым отделом 14-ой армии по отсутствию состава преступления. Разрешается поездка в Дмитриев для исполнения служебных обязанностей'. Потом он мне возвращает документы и карту. Я не хочу ее брать. ' Она мне не нужна', - говорю я. ' Нет, она Ваша, берите!' - настаивает служащий. Чтобы не заводить спора, беру. Возвращают и отобранные деньги, но вместо пятисот керенок дают на эту сумму облигации займа Временного Правительства, которые ничего не стоят. Это надувательство и обман! Я мог бы протестовать, но молчу, чтобы ни на одну минуту не задержаться здесь. Скорее из тюрьмы на волю!
Караульный ведет меня на тюремный двор к выходу. Вижу как один из красных офицеров бронепоезда, (тот, кто отбивал чечетку) колет под надзором дрова. Увидев меня, распрямляется и скорее с грустью произносит: ' Эх, бывают же на свете счастливые люди!' Меня доводят до ворот, дальше солдат не идет. Прохожу мимо часового, который не обращает на меня никакого внимания. Я на свободе!
Глава 6
Снова на ЮГ
Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть.
А.С.Пушкин. 'Полтава'
( Вместо 'север', в моем случае, нужно читать 'юг')
За воротами тюрьмы я окунулся в ночь, дождь и ветер. Очень холодно и я устал. У меня мелькает мысль: бросить все и вернуться в Москву, в Весьегонск. Там, по крайней мере, в помещениях тепло. Мгновение малодушия, сразу сменяется твердой решимостью немедленно продолжать свой путь на Юг, к Белым! Быстрыми шагами направляюсь к вокзалу, до которого, как узнаю от прохожего, три версты. Но я решаю избавиться от этой злосчастной карты, раз и навсегда. Рву ее на мелкие кусочки и бросаю в канаву. Продолжаю по каким-то пустырям, под ветром и дождем, двигаться к вокзалу. Вскоре в ночной тьме вижу его огни. На станции на путях стоит поезд. Думаю, что он идет на юг, влезаю в освещенный вагон. Много народу, шумно. Публика с вещами, скорее интеллигентная, не мужики. ' Пожалуйте, пожалуйте! - говорят мне. - Вместе поедем до Москвы. Будет веселее!' ' Как до Москвы? Разве поезд идет не на юг?' - удивляюсь я. ' Да нет, он идет в Москву'. Оказывается, поезд везет советским служащих и коммунистов, эвакуированных с юга ввиду наступления белых.
Опять приходит на ум: остаться в теплом вагоне и поехать в Москву. Но я отбрасываю соблазны и говорю соседям, что у меня командировка, и я должен попасть в Дмитриев. Все, конечно, удивляются, как это может быть, что всех оттуда отправляют в безопасное место, а я еду. Во избежание лишних вопросов поскорее ухожу из вагона. Выясняю, что действительно в южном направлении поезда не ходят, кроме воинских эшелонов, но на них посторонних не берут, даже с командировками. Нахожу все же воинский эшелон, теплушки с красноармейцами. Обращаюсь к какому-то начальнику, говорю ему, что у меня срочная командировка, прошу пустить в поезд. Нет, строго запрещено, брать кого-либо. Эшелон, вот-вот тронется. Что делать? И тут я вижу как двое рабочих, а может железнодорожников, забираются на буфера между вагонами. Залезаю и я. Поезд тронулся. Еду на буфере. Навстречу хлещет ледяной ветер, дождь обжигает лицо. Замерзаю, особенно руки, еле держусь на буфере, так ехать дальше трудно. Когда же кончится это мучение! Через три часа поезд останавливается на разъезде. Слезаю с буфера и влезаю в первую попавшуюся теплушку, где немного людей. Солдаты мало обращают на меня внимания, ничего не спрашивают. Поезд долго стоит, потом дергается и движется. Так я и остаюсь в этой теплушке, окруженный красноармейцами. Меня никто ни о чем не спрашивает. Видно, что всем этим солдатам не до любопытства, лица напряженные и усталые. По надписям по вагонам вижу, что эшелоны перебрасываются с эстонского фронта через Брянск на юг в направлении на Дмитриев. Незадолго до этого, большевики заключили перемирие с Эстонией и, очевидно, стали перебрасывать освободившиеся войска на юг против Деникина (24).
Одноколейка Брянск-Дмитриев-Льгов была забита воинскими эшелонами, так что, подходя к разъезду, поезд стоял по пол суток, чтобы пропустить другой эшелон. Я это скоро понял, а поэтому быстро перебирался в поезд, который уходил первым. Таким образом, я поменял три-четыре раза эшелоны, и каждый раз смело забирался в теплушки к солдатам. Никто из них, меня ни о чем не спрашивал. Воспринимали мое появление, как нечто обыкновенное. Красноармейцы были эстонцы и латыши, народ, как мне показалось, мрачный и неразговорчивый. Между собой они говорили на своем языке, а со мной вообще никак.
Главная проблема была - чем питаться? Когда поезда стояли на разъездах, красноармейцам выдавали хлеб, они получали горячий обед из походной кухни, и приносили себе суп в котелках. Но мне просить у них еду было опасно, сразу обратишь на себя внимание. Замечаю, что когда солдаты носят в своих котелках суп в свои теплушки, у них выплескиваются на землю картофелины. Хожу взад и вперед по платформе, подбираю их и ем, но чтобы насытиться, этого мало.
На третий день, 18 сентября, подъезжаем с утра к станции Брасово. Выясняется, что до вечера поезд не тронется. Тогда я решаюсь пойти в ближайшую деревню, может быть, мне удастся раздобыть немного хлеба. Вхожу в ближайший дом и спрашиваю у хозяйки, нельзя ли купить хлеба. Она дает мне большой ломоть и говорит: ' Да ведь вам уже раздали всем хлеба'. Она принимает меня за солдата, ими полна деревня, все они расквартированы по домам. ' Нет, мне не раздавали, - стараюсь, объяснит ей, - я железнодорожник, в командировке'. ' А вот и мой постоялец возвращается, она имеет в виду расквартированного у нее красноармейца, - он такой говорун!' - добавляет она. Поспешно решаю уходить, но на пороге сталкиваюсь с ним. ' А, товарищ, какой роты?' - спрашивает он меня. ' Нет, я железнодорожник, тороплюсь, наш эшелон уходит', - бурчу в ответ. Скорее на станцию. Здесь у меня происходит странное знакомство. Довольно не определенная личность, вероятно, какой-то служащий, одет в шинель. Разговорчивый. Выясняется, что он из-под Дмитриева, там, где сейчас поблизости проходит фронт. Он возвращается к себе, торопится, не знает, как удастся попасть домой, готов хоть пешком идти. Словом намеренья его совпадают с моими. Думаю даже сговориться идти вместе с ним, он знает местность, но воздерживаюсь.
Под вечер выходим с ним прогуляться вдоль железнодорожного полотна, широкая проселочная дорога идет рядом. Проходим саженей сто до шлагбаума, где эта дорога пересекает железную. Вижу, что с запада навстречу нам едет обоз. Мы остановились. Шедший рядом с передней подводой военный, увидев меня, восклицает' ' Вот это встреча! А ты как здесь? Тебя ведь арестовали?' Узнаю и я его, это тот красный 'унтер', вместе с которым мы ехали в вагоне из Льгова в Коренево. Видно до него дошли слухи о моем аресте. Достаю бумагу, документы, рассказываю, что мой арест был безосновательным, что Особый отдел все рассмотрел и, меня выпустили. Читает мою справку об освобождении, но не понимает: ' Так зачем ты туда опять идешь? Там же отступают!'. С запада доносятся раскаты канонады. ' Никуда я не иду, а просто прохаживаюсь перед станцией. Вот мой спутник тоже со мной. Ждем поезда'. Это была полу правда, но она его убедила. ' Унтер' продолжает свой путь рядом с обозом.
' Что он к Вам придирался?' - с удивлением спрашивает меня мой новый знакомый.
'Пустяки, он дурак и лезет не в свое дело, - отвечаю я, - Я ему показал документы, он и отстал. Все стали подозрительными'. ' Да, - отвечает он, нужно держаться осторожно. Как бы не попасть в историю'.
На станции идет спор между красными и несколькими железнодорожниками. Красноармейцы кричат и требуют немедленной отправки поезда. Приказывают и угрожают оружием, а те говорят, что нет паровоза. ' Вы, предатели, саботажники! Вы, железнодорожники, нам помогать обязаны, - кричит солдат. Вы, что не понимаете, за что мы боремся? За ваше будущее!' ' Да не можем мы дать сейчас паровоза. Его пока нет, - отвечает железнодорожник. И помолчав, добавляет: ' А за что идет война, мы понимаем'. Наконец, поздно вечером наш эшелон трогается. Забираюсь в теплушку и засыпаю.
Глава 7
Самый долгий день - 19 сентября 1919 года
Господи, я верую,
