Спускаюсь на его дно, там, в длину оврага проходит дорога, я ее пересекаю и начинаю подниматься по другому склону. Продираюсь сквозь деревья, весь промокаю от влаги. Слава Богу, в эту ночь, в отличие от предыдущей, мороза нет. Но очень холодно. Уже три часа ночи. Слева, на достаточном расстоянии, начинается громкий птичий концерт: утки, гуси, петухи. Впечатление, что их тысячи. Значит там большое село. А когда я взбираюсь на противоположную сторону оврага, этот птичий гвалт, уже передо мной. Значит, и там деревня. До рассвета я не успею миновать ее, а проходить открыто днем, опасно. Решаю остановиться и выждать, пока не выяснится положение. Ложусь вздремнуть на землю под деревьями, у края оврага. Холод мешает глубоко заснуть, так что забываюсь полусном.
Глава 8
СВОИ!
Проснулся я от стука топора. Вернее, он давно мешал мне дремать. Кто-то рубил лес на краю оврага. Был слышен мужской голос и несколько молодых. Было уже совсем светло. Опять хороший солнечный день. Я побоялся идти к голосам, кто знает, может быть, красные, и стал размышлять о своем положении. Ночью я никого не встретил. Никаких признаков фронта по дороге не было. С другой стороны артиллерийской стрельбы с утра не слышно. Плохи дела, думаю я. Белые так отступили, что их даже не слышно. Правда, часам к десяти утра послышалась отдаленная канонада в северо-восточном направлении, к Дмитриево (40). Странно, что стреляют сзади, неужели там белые? Но стрельба скоро прекратилась, и я не придал ей большого значения.
Рубка леса на опушке тоже давно прекратилась. Было уже порядочно за полдень. Голод все более и более давал себя чувствовать. Я предавался мрачным мыслям. Сил у меня почти не было. Что делать? Ждать здесь в лесу до ночи и потом опять идти на юг? Да и как угнаться за белыми, если они начнут отступать. С другой стороны, оставаться здесь в лесу небезопасно. Если красные меня здесь обнаружат, да еще без документов, мне будет плохо. Остается одно: самому пойти в деревню, явиться в милицию и рассказать всю мою 'правдивую историю', добавив, что я заблудился ночью, после обстрела. Но и это было опасно! Одно, то, что я приду в милицию сам и расскажу, то можно надеется, что меня не расстреляют. Конечно, это капитуляция, но что делать. Ждать дальше неизвестно чего, да еще зверски голодным, нет сил!
В таком малодушном и даже 'капитулянтском' настроении я вышел из леса. Было, вероятно, часа два дня 20 го сентября. Вижу, крестьянские мальчики, лет восьми-одиннадцати, пасут коней. Подхожу к ним и спрашиваю: ' Что это за деревня?' Отвечают: ' Меньшиково'. Значит, я правильно держал направление. Прикидываю и понимаю, что за ночь я прошел верст 25-30.
' А что, там милиция есть?' - продолжаю спрашивать я (мысль о добровольной явке меня не оставляет). Мальчики смотрят на меня как-то странно и бурчат что-то невнятное. ' А войска есть?' - допытываюсь я. - ' Да новые пришли'. Я сразу настораживаюсь: ' Какие? Белые? Красные?' ' Чудно их как-то мужики называют, не то белогвардейцы... а может и красные'. Ответ не понятный и противоречивый. ' Ну, а как они одеты? У них красные звезды на фуражках?' - 'Нет!' - ' А погоны есть?' - показываю на плечи. ' Есть, есть!' - ' И кокарды на фуражках?' - ' Да, да!' Сомнения нет: в деревне белые!
Быстрым шагом, почти бегу по полям к деревне, до нее около версты. На душе радость, торжество, сменившие малодушие и уныние. Вот она цель и это, когда я совсем потерял надежду на успех. Один страх: как бы белые не ушли, не отступили и не появились бы в последний момент передо мною красные. Я ускоряю шаг. Налево от дороги бабы копают картофель в совершенно промерзшей земле. ' Ты куда, сынок?' - кричат они мне. ' В деревню', - отвечают. ' Не ходи туда, там белые, они тебя убьют!'
Бабы принимают меня за красноармейца. ' Ничего, - отвечаю я, - Бог даст, не убьют!' Бегу дальше. И опять мне кричат, уже другие: ' Не ходи туда, тебя убьют. Там белые!'
Набираюсь смелости и громко отвечаю бабам: ' Не бойтесь, сам знаю, что там белые. Потому и иду, они мне нужны. СВОИ!' Бабий хор замолкает.
Вхожу в деревню. Вижу, как по улице идут два солдата с винтовками и... погонами. Они не обращают на меня внимания, проходят мимо. Не хочу переходить улицу и догонять их, предпочитаю иметь дело сразу с офицерами. Навстречу мне идет бравый унтер, толстый, краснощекий с погонами и кокардой, но совсем не такой, как большевицкий. Милый, с добрым русским лицом. Он как будто не обращает на меня внимания. Сам подхожу к нему. ' Скажите, где здесь офицеры?' Унтер сразу настораживается. ' А Вам на что?' - ' Хочу сделать заявление'. - 'Какое?' - ' Я только что перебежал от красных'. Лицо унтера добреет, но остается серьезным: ' Ах так, пойдемте, пойдемте!'
Проходим с унтером по деревне, около одного из домов, на траве, отдыхает группа офицеров и добровольцев. Человек пятнадцать. Сразу, 'с места в карьер', начинаю рассказывать мою историю. Поездка, аресты, 'кубанцы', бегство и т.д. Говорю залпом, не останавливаясь. Никто не перебивает, слушают с напряженным вниманием. Один только доброволец спрашивает неожиданно резко, как бы с целью подловить: ' Почему же красные при аресте часы у тебя с руки не сняли?' ' Сам не знаю, - отвечаю я. - Сначала сняли, а потом отдали'.
Вижу перед собою хорошие русские лица, исчезли все эти татуированные 'товарищи' Азарченко, 'красные кубанцы', для которых расстрелять человека все равно, что выпить стакан воды, караульные начальники, ведущие на расстрел генералов, матросы 'красный террор', визжащие комиссары в черных куртках, придурковатые красноармейцы. Все исчезло и осталось позади со своим кровавым символом, красной звездой (41). ' А каковы теперь Ваши намерения? спрашивают меня. - Почему Вы пришли к Белым?'. ' Чтобы поступить в Добровольческую армию, - отвечаю я, - чтобы сражаться против красных'. - ' Так поступайте к нам сейчас'. Я соглашаюсь. ' А какая здесь часть?' - ' Команда пеших разведчиков Второго Дроздовского полка' (42)
На душе глубокое спокойствие и радость. И твердая вера в Бога, явно неоднократно спасавшего меня за этот долгий путь от верной смерти. И уже не стихами Есенина, а словами 'Отче наш' молюсь я Богу и благодарю Его.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: У ДОБРОВОЛЬЦЕВ
Глава 1
Последние дни наступления
Марш вперед, Россия ждет
Дроздовского бригады.
Боевая песня Дроздовцев
Несколько успокоившись от пережитых волнений и освоившись с новой обстановкой, я понял, как я голоден. Ведь за последние три- четыре дня кроме хлеба, да и случайно мне перепадавшей скудной картошки, я более суток вообще ничего не ел и не пил. Я попросил дать мне есть. Мне ответили, что походная кухня с обедом, еще не прибыла. Тем не менее, один из солдат поделился со мною хлебом, и меня повели в избу, где я напился воды и хозяйка, молодая баба, угостила меня похлебкой. Я набросился на еду и ел так много, что солдат, который стоял рядом, улыбнулся и сказал: ' Не ешь сразу так много, после голодовки это может тебе повредить!' Хозяйка, когда других не было в комнате, спросила: ' Скажи, а почему ты к ним перешел? Ведь у них строже!' Я был огорчен этим замечанием. ' Зато у них лучше. А у большевиков, расстрелы, мародерство и голод. Потому я от них и ушел'.
Через час привезли обед. Ну, и конечно я снова пообедал. Мне показалось, что это был вкусный и сытный обед. Но на самом деле, в то время в Добровольческой армии хорошо кормили. По общему мнению, в то время как Красная армия превосходила Белую в смысле техники, вооружения, обмундирования, у добровольцев продовольствие было лучше поставлено, особенно в смысле мяса и хлеба. А то, что у белых был недостаток техники и одежды, меня удивило. Я был уверен и воображал, что англичане снабдили Белую армию всем нужным.
Вернулись два солдата, посланные на разведку. Усталые, с лицами, покрытыми толстым слоем коричневой пыли. И шинели их были тоже в пыли. ' Ох уж эта война, - сказал один из них, - нет на свете ничего худшего, чем война'. Немного позже слышу, как один солдат рассказывает. Ему было поручено, что- то 'реквизировать' у населения, - не то пищу, не то одежду. Его рассказ меня удивил: ' Ну я, конечно, первым делом пошел к попу, грожу ему ' давай, а то плохо будет!' ' И как тебе не стыдно было требовать у попа, - срамит его другой. - Ведь ему красные 'братушки' и так глаза повыцарапали'. Очевидно, первый только недавно попал к Белым из Красной армии и не разобрался еще в настроениях.
После обеда мы движемся вперед в северо-восточном направлении. Подвод крестьянских, как обычно, не хватает. На них кладут вещи, а большинство идет пешком. Я иду в этой колонне. Мне еще не выдали винтовку, говорят, что меня отправят для проверки в какой-то штаб. У меня узкие сапоги, и после вчерашнего суточного 'марш-броска', я не могу идти, так разболелись ступни ног (в общей сложности я прошел верст 50-60). Прошу сесть на подводу, но них едут старшие и мне отказывают: ' Должен идти пешком', но потом соглашаются. Мы мирно беседуем, офицеры расспрашивают о ' Совдепии'. Отношения офицеров и солдат между собой, скорее простые, но уважительные. Солдатам лет под тридцать, видно, они
