- Довольно! Довольно!
Исполнитель решительно садился в автомобиль и брался за штурвал. Внизу один из ассистентов поднималv пистолет, и в глубокой тишине переполненного цирка раздавался оглушительный выстрел. Автомобиль с визгом и клубом пламени из выхлопной трубы срывался по скату вниз. В конце ската раздавался еще один выстрел.
Затем уже без выстрелов артист несколько секунд летел по воздуху, и, когда наконец благополучно садился на матрац, у зрителей вырывался облегченный вздох.
'Смертный номер' занимал всего около пятнадцати минут, сам же полет менее минуты. Но на публику он действовал угнетающе.
Когда я увидел этот номер первый раз, даже закрыл глаза, думая, что обтянутый кожей человек обязательно разобьется. Но, однако, каждый вечер артист летал через манеж и оставался невредимым. Я считал этот номер самым лучшим и как-то высказал свое мнение Строганову.
Но, к моему удивлению, Строганов назвал этого летуна очковтирателем и дармоедом. Я даже обиделся за артиста.
Мне очень хотелось познакомиться с этим артистом, но он не удостоил меня даже взглядом.
Однажды во время репетиции я попробовал залезть к нему на верхнюю часть ската с тем, что, может быть, он научит меня так же летать. 'Вот уж потом я удивлю Семена Ивановича', думал я. Я привык к тому, что все артисты занимались со мной.
Когда я залез наверх, артист, которого директор цирка называл мистером Кэлвином, так крутнул меня за ухо, что мне показалось - оно осталось в его руке.
После этого я боялся даже подходить к нему близко.
Но все же мне хотелось научиться летать. После больницы я жил вместе со Строгановым на частных квартирах, но иногда оставался ночевать в цирке. Как-то раз я уснул на полу артистической уборной, и мне приснился сон, будто я пролетел через манеж на машине мистера Кэлвина и публика мне так восторженно кричала, что я проснулся,
'А что, если и правда попробовать?' - подумал я. Встал с пола и направился на манеж.
'Смертный номер' по программе исполнялся последним, так как он считался гвоздем программы, поэтому все сооружение до следующего дня оставалось неразобранным. Никому не разрешали подходить к нему,
А ночью кто мог увидеть меня? Сторож? Он на улице.
При помощи тросов я затянул автомобиль наверх. Прежде чем сесть в кабину, я посмотрел вниз.
'Ох, как далеко придется лететь!' У меня защемило сердце. Когда я сел в машину, мои коленки заработали, как поршни.
'Лечу', - решительно сказал я себе. Но, посмотрев еще раз вниз, я вспомнил: у меня ассистентов-то нет.
Может, без ассистентов опасно садиться в эту машину?
Когда-то, еще в деревне, я слышал, что как кошку ни бросай, она все равно на ноги встанет.
'Давай-ка кота посажу для начала, - подумал я, - а сам пока за ассистента побуду'.
Не раздумывая долго, притащил из конюшни кота Василия Ивановича, работавшего в строгановской звериной группе канатоходцем, всунул его в кабину. Поставил перед ним чашку вареного мяса и пустил эту адскую машину по скату. Не успел моргнуть глазом, машина без визга, шипения и выстрелов перелетела через манеж и спокойненько опустилась на матрац.
А как же Василий Иванович? Он был здоров, сидел на своем месте и преспокойно ел мясо. Я снова поднял машину. Теперь уж решил сам полететь, но, когда поднялся наверх, опять стало страшно.
Давай-ка я еще на собаке испытаю. Если удачно перелетит, то сам сяду. Привел громадного дога, который носил кличку 'Джек', посадил в кабину, на всякий случай привязал ремнями. К моему удовольствию, и собака сделала полет не хуже Кэлвина. За храбрость угостил Джека колбасой. И только хотел снова поднять машину, как услышал голос уборщицы, появившейся у манежа.
- Ты что это, голубчик, так рано поднялся?
- А сколько сейчас времени?
- Седьмой час.
О! Уже утро. Что ж, пока придется полет оставить.
В следующую ночь, когда в цирке затихли шаги последнего человека, я снова пришел на манеж.
Первый полет опять решил попробовать с Джеком, второй...
В общем, я несколько дней катал на машине собаку, но сам все еще не решался садиться. Джек так привык к полетам и угощениям, которые я преподносил, что теперь сам смело взбирался наверх и, не задумываясь, садился в автомобиль. Даже днем, когда он оказывался на свободе, то не бежал за остальными собаками во двор, а бросался к арене и искал лестницу, ведущую на верхнюю часть ската.
- И что его так тянет на манеж? - удивился Семен Иванович.
Как-то вечером, выпуская собак на прогулку, я открыл клетку Джека.
Выскочив из клетки, он сразу побежал на манеж.
На мои грозные окрики Джек даже не шевельнул ухом. Я сломя голову бросился за ним, так как в это время на арене работал Кэлвин. Джек, пробежав под скатом, по которому вот-вот должен с визгом покатиться на своей машине Кэлвин, бросился к лестнице и прыжками начал взбираться вверх.
В тот момент, когда Кэлвин трагическим поклоном должен был прощаться с публикой и бросить платочек любимой девушке, на верхней площадке я нагнал Джека, уже нацелившегося прыгнуть в машину. Я дернул его за хвост. Джек взвизгнул от боли и так меня рванул, что я не удержался на ногах и лицом вниз упал прямо в машину. Джек решил, что я хочу отбить у него заработок, прыгнул прямо на спину. Своим прыжком он оттолкнул машину, и она покатилась, как мне показалось, в бездну.
Сцена, разыгравшаяся на мостках, заняла не более десяти секунд. Изумленный Кэлвин не успел руки поднять, как мы с Джеком уже покатились по отвесному скату. Я пришел в себя, когда уже стоял на матраце и бессмысленно смотрел вверх на совершенно растерявшегося Кэлвина. Очнулся я не от шума публики, а от настойчивого шепота шталмейстера, шипевшего на меня:
- Кланяйся, кланяйся, болван.
Я увидел рядом Джека. Он смотрел мне в лицо и старательно лизал руку, прося за свою работу вознаграждения.
- Ну, что ты стоишь? - опять услышал я голос шталмейстера. - Кланяйся!
Я поклонился и направился к выходу, а вслед мне захлебывающаяся от смеха публика кричала:
- Бис! Бис!
Когда я встретил Строганова и дрожащими губами сообщил ему о своем полете, он равнодушно выслушал и сказал:
- На эту машину мешок с мукой положи, и тот перелетит удачно. Будешь изучать физику, тогда сам поймешь!
После представления Кэлвин поднял невероятный скандал. Грозился уехать, требовал, чтобы немедленно наказали и выгнали меня из цирка. Директор бегал за ним, успокаивал, просил, чтобы он не покидал цирка, обещал все сделать, что требовал Кэлвин. И, когда директор предложил Строганову убрать меня из цирка, дядя Саша ответил:
- Пусть лучше они сами убираются ко всем чертям, у нас у самих еще достаточно халтурщиков, а ребенка я никогда не брошу.
И действительно, через несколько дней Кэлвин с ассистентами погрузил свой громоздкий реквизит и куда-то уехал. Может, переехал в другой город, а может быть, уехал к себе за границу. Точно не знаю. Я об этом не думал, потому что мои мысли уже были заняты другим.
Семен Иванович откуда-то принес маленькую, с остренькой мордочкой собачку и отдал ее в мое распоряжение. С собаками я теперь жил очень дружно, они не лаяли, не кусали меня. Когда Семен Иванович доверял мне на репетиции командовать ими, они слушали все мои приказания. Правда, не всегда точно, иногда капризничали, но это бывает не только с собаками, а даже с людьми.
Однажды во время репетиции Семена Ивановича вызвали к директору. Возвращаясь оттуда вместе со Строгановым, Семен Иванович говорил:
- Пока не увижу его самостоятельно работающим на арене, я не могу уехать.
