Я спросил Люсю, что случилось, где ее отец.
- Нет его, - вздохнув, сказала она, - вот уже полгода как его похоронили.
- А мать?
- Мать? - скривив губы, сказала Люся. - Мать собрала весь отцовский реквизит и уехала. Она при отце не могла меня видеть, а после его смерти зачем я нужна ей... Ну ладно, об этом после. Петька, - обратилась она к цыганенку, - сколько денег собрал?
Цыганенок тут же вывернул маленький нагрудный карманчик и высыпал прямо на снег деньги. Хотя цыганенок и просил публику сыпать в его шапку только гривенники, но у него оказалось всего несколько медяков.
- Вой-бой, тут на одну булку даже не соберется, - сказал киргизенок.
- Ну, что делать? Еще, что ли, соберем круг? - спросил цыганенок.
- Нет, лучше пойдемте, я уж совсем замерзла, - стуча зубами, проговорила Люся.
- Ну ладно, вы идите, я еще немного останусь, - сказал цыганенок.
- У вас что, и квартира есть? - спросил я у киргизенка.
- А как же, - ответил он, - такой теплой квартиры во всем городе нет, как наша.
'Вот хорошо! - думал я. - Сейчас придем, разденусь и сразу залягу спать, только вот кушать сильно хочется'.
При воспоминании о пище у меня зловеще заурчало в животе.
- А я тебя сразу узнал, - сказал киргизенок. - Твой чемодан ведь мы с Петькой стащили. Откуда мы знали, что ты Люсин знакомый.
- Значит, чемодан цел? - спросил я.
- Был целый, но мы его продали, по правде сказать, выменяли на хлеб.
- А мои вещи?
- Вещи? Рубашки и майки мы с Петькой поделили, брюки Володька надел, ему очень уж они понравились, только не знаю, как теперь он в них от милиции будет бегать, маловаты ему, широко шагать нельзя, а пиджачок Люся таскает, ей-то он как раз.
- А деньги? Деньги тоже...
- Деньги израсходовали еще вчера.
Возле большого пятиэтажного дома, стоявшего рядом с вокзалом, киргизенок сказал:
- Вот в этом доме и находится наша квартира. Нравится тебе он?
- Очень, - сказал я.
Но, вместо того чтобы войти в парадные двери, киргизенок с Люсей повели меня в узкий переулок, который закончился тупиком. Потом меня перетащили через дощатый забор, и, наконец, во двор дома мы проникли через отверстие, пробитое в кирпичной стене какого-то полуразрушенного сарая. Двор был завален рогожными кулями и разными ящиками. Пройдя между штабелями ящиков и кулей, Люся и киргизенок завели меня в мрачный, сырой коридор и потащили вверх по гулкой железной лестнице. Когда добрались до самой верхней лестничной площадки, киргизенок открыл потолочный люк и нас с Люсей втиснул туда. На чердаке было очень темно, и поэтому я сразу же лбом ударился о какой-то столб.
- Иди за мной, - сказала Люся и, подав руку, повела к чердачному окну.
Неподалеку от окна стоял огромный бак с тянувшимися от него в две стороны трубами. Присев около бака, который оказался очень горячим, Люся стала рассказывать о том, как похоронили ее отца, как уехала мачеха.
Люся тоже первое время одна блуждала по городу, ища себе какого-нибудь пристанища, потом ее встретил цыганенок Петька, к ним примкнуло еще несколько беспризорных ребят, и они стали разъезжать по городам.
Люся о своей послецирковой жизни рассказывала каким-то безразличным тоном. 'Приехали в такой-то город, забрали такого-то, а на такой-то станции чуть не попали все'. Она это все перечисляла, будто повторяла таблицу умножения. Ее рассказ на меня навел такой страх, что я готов был броситься куда угодно, но только не сидеть на этом темном чердаке. Сюда, мне казалось, в любую минуту может ворваться милиция и арестовать всех. Только я хотел сказать об этом Люсе, как куча стружек, лежавших неподалеку от бака, зашевелилась и начала приподниматься. Я замер.
Показался чумазый мальчик. Он сначала оглядел меня, а потом спросил Люсю:
- Как дела?
- Вот привела гостя, - сказала Люся. - Его зовут Ванятка.
- Ага! Значит, гость. Это неплохо. А как насчет шамовки?
- Там остался Петька, чего-нибудь уж принесет.
Мальчик еще раз оглядел меня, затем порылся в стружках, извлек оттуда толстую книгу и углубился в чтение. Больше на нас он не обращал внимания. Этому мальчику было лет четырнадцать-пятнадцать. Лицо худое, покрыто веснушками, волосы огненно-рыжие, взъерошенные, карие глаза смотрели печально. По штанам, которые были на нем, я догадался, что это Володя.
Пока Люся рассказывала о себе, киргизенок успел уже вздремнуть, только когда Володя вылезал из стружек, он открыл глаза, осведомился о Петьке и заснул.
Люсю тоже клонило ко сну; она то и дело зевала и хлопала по открытому рту ладошкой.
- Мы совсем сегодня не спали, - сказала Люся. - Хорошо, что ты наткнулся на нас, а то, может быть, и не пришлось бы встретиться, ведь мы проездом здесь. Х-х-а-а, ух! - зевнула она. - Давай-ка, Ванятка, вздремнем, а то, наверное, и в эту ночь не придется спать.
Я прилег.
'Неужели это та самая беленькая, в розовом платьице Люся, - думал я, - которая на арене смешила публику, с которой я ходил в школу, играл...'
...Возвратился Петька. При его появлении все, как по команде, встают. Но Петьку трудно узнать. Нос у него напоминает перезрелую сливу, он им все время шмыгает. А под глазами огромные синяки, похожие на родимые пятна. Но глаза у Петьки смотрят озорно. Вначале все молча глядят на него, как на какую-то диковинку, потом осторожно спрашивают:
- Что с тобой случилось?
Петька заваливается на кучу стружек, закладывает руки за голову и начинает жаловаться.
- Скучно, братцы, жить в этом городе, от колбас и сыров на базаре ломятся прилавки, а попробуй что- нибудь тронуть, живо из тебя дух выпустят. А если я, допустим, перед тем как купить кх вонючий сыр, хочу попробовать, тогда что? Эх, то ли дело Ташкент! Там на базаре курагу пробуй хоть целый день, никто слова не скажет.
- Мы спрашиваем, что с тобой случилось? - сердится Люся.
- Что случилось? - переспрашивает Петька и долго смотрит на крышу. - Был у меня дядя, звали его Данило. Как-то раз дядя Данило идет из русского села в свой табор. Смотрит - на дороге валяется веревка, он взял и подобрал ее. Надо сказать, он очень хозяйственный был. Не успел дядя Данило с этой веревкой пройти, и версту, как его на лошадях нагнали русские и давай дубасить кольями. 'За что же, братцы, вы меня бьете?' - спрашивает их дядя Данило. 'За корову', - отвечают русские.
- При чем тут корова? - удивляется Люся.
- При чем? - хитро щуря глаза, спрашивает Петька. - А вот при чем: к этой веревке, которую подобрал дядя Данило, оказывается, еще корова была привязана. Вот и я, хожу по базару, смотрю - у одного человека на груди болтается цепочка. Думаю: 'Что она зря болтается? Давай-ка я возьму ее'. Потянул цепочку, а за ней выскочили часы. Человек цап меня за руку... Ну, дальше вам неинтересно слушать.
- Да, печальный случай на водном транспорте, - сказал Володя. - Ну, ничего не поделаешь, придется вместо хлеба довольствоваться сном. Ложись, ребята, вечером я вам что-нибудь достану покушать.
Все улеглись возле Петьки, но никому не спалось. Да какое тут могло быть спанье, если у каждого в животе кишка кишке жалобную песню пела! Петька, все время посматривая на мою одежду, вдруг спросил:
- А знаешь ли ты, что цыган в феврале уже продает шубу? Правда, сейчас еще начало зимы, но все равно, зачем на себе таскать много одежды? Считай, сколько на тебе всякой всячины понадевано: рубашка нижняя, верхняя, пиджачок, пальто. По-моему, пиджачок-то у тебя как раз и лишний, его просто не к чему носить, он только плечи оттягивает, а за него любой ковригу хлеба может дать.
