виноградный Ташкент? - спрашиваю я.
Киргизенок прищуривает и без того узкие глазенки и тянет:
- Э-э, до Ташкента еще птица без отдыха не долетит.
Два месяца мы уже в дороге, а конца ее не видно.
Ташкентская дорога мне напоминает ручей, несущий свои воды неизвестно куда, а наша труппа- компания - щепку, плывущую по нему, которую то задержит камешек, то закрутит водоворот, то прибьет к какому-нибудь берегу.
У пассажиров, имеющих в кармане билеты, гораздо меньше забот, нежели у нас, 'зайчиков'. Захочется им напиться проводник может принести сладкого чаю, захочется поесть - на остановке могут сходить в буфет или присесть рядом со станционными торговками. У них весь труд заключается в том, чтобы только вытащить из своего кармана деньги и подать буфетчице или торговке.
А нам, прежде чем подать деньги, надо их еще раздобыть, и мы зарабатываем их в вагонах, а чаще всего на станциях. На оледеневшей привокзальной площади я вытаскиваю из футляра концертино и начинаю сзывать публику. Исполняю несколько маршей, заученных в цирке. А Петька, стоя рядом со мной, орет во все горло: 'Добрые люди, спешите увидеть представление! Артисты 'Бим-бом', с ними свинья с горбом, пляска на голове и на пузе, танец на спелом арбузе'.
Он плел все, что ему приходило в голову. Свое объявление мы заканчивали угрожающе: 'Кто на наше представление не пойдет, тот в рай не попадет'.
- Ой, господи, страхи-то какие! - крестясь, говорили бабы.
А мужики гоготали.
Когда вокруг нас собиралась толпа, вместо цыганенка рядом со мной вставала Люся и под аккомпанемент концертино начинала петь:
Вдоль крутых бережков Волга-речка течет...
Нашей случайной публике нравилось пение Люси, и частенько ее просили спеть еще. И тогда мы с Люсей начинали исполнять частушки, которые сочинял Володя, После пения Петька плясал 'сербиянку', и мы заканчивали свое выступление легонькими цирковыми номерами. Люся, перегибаясь в три погибели назад, доставала платочек, который лежал около ее носков, я делал стойки и крутил сальто-мортале. Из нашей труппы не участвовал в представлениях только один Тухтусун. Перед каждым выступлением он со вздохом говорил:
- Эх, жалко, что у меня нет лошади, я бы сейчас на ней показал чудеса!
Мы все сочувствовали ему и надеялись, что когданибудь у него все-таки будет лошадь и он на ней действительно покажет чудеса.
Володя выступал редко. Он у нас был фокусником.
Мы заранее подбирали свои вещички и отходили от него как можно подальше, потому что его выступление всегда заканчивалось неимоверным скандалом.
Володя, выйдя на круг, засучивал рукава и объявлял зрителям, что он покажет такое диво, которое они не увидят и во сне. Притопывая драными солдатскими сапогами, Володя проходил среди людей, которым суждено увидеть его чудо, и, как шаман, бормотал:
- Шудры-будры, три коробки пудры, сив сав сов - и нет ваших часов.
Затем он снова выходил на середину, на снег клал несколько часов и портмоне, держа наготове ноги, говорил:
- Кто узнает свои вещи, пусть возьмет, а кто не узнает, останутся моими.
Тут же несколько человек с обезумевшими лицами выскакивали из толпы и бросались к кучке сложенных на снегу вещей, а остальные быстро осматривали свои карманы.
- Гляди-ка, что делает, вражонок! - восклицали они.
Вслед за тем слышался отчаянный крик женщины:
- Караул! Ограбили, все деньги выгребли начисто!
Это уж было дело рук ассистента - Петьки-цыганенка.
Зрители сначала все как один обращались к пострадавшей, расспрашивали, где, как вытащили деньги, потом кидались ловить фокусника, а фокусника уже и след простыл.
Надо сказать, как ни хорошо плясал Петька, как ни красиво пела Люся, больше всех нас выручало концертино. Стоило только провести по его немногочисленным ладам, как нас уже окружала публика.
Люся эту гармошку называла кормилицей. И вот однажды наша кормилица исчезла. Помнится, где-то за Оренбургом мы устроились в небольшой станционке. Милиции здесь не было, и мы без всяких тревог, не опасаясь быть пойманными, ночевали в ней. Я, как обычно, перед сном клал под голову концертино и спал на нем, как на подушке. Однажды, проснувшись, я не обнаружил его под своей головой. Немедленно разбудил своих товарищей. Те вначале не поверили: как это могли у вора украсть палку? Обыскали весь вокзал, обходили базар, Володя с Петькой ездили на соседние станции. Концертино исчезло.
После этой пропажи, сколько ни кричал Петька, как ни заманивал публику, нас старались обойти подальше, боясь какого-нибудь подвоха. Редко теперь удавалось собрать вокруг себя толпу. Если раньше мои стойки и сальто-мортале принимали за цирковые номера, то теперь - за детскую игру. Повернут только голову в мою сторону и проходят мимо.
А желудки у нас работали, как и прежде, - хотелось хлеба. Его приносили мне мои друзья, а чем я мог отплатить за их угощение?
Я очень опечалился.
- Не горюй, Ванятка, - однажды сказал мне Петька. - Что же теперь, вешаться, что ли, из-за этого концертино? Я тебя научу и без гармошки жить. Слушай меня.
И он начал учить меня жить без гармошки. Вся его учеба сводилась к тому, как при ловкости рук можно достать деньги. Свои лекции Петька сопровождал наглядными примерами: то он бритвенным лезвием оттяпывал мой карман, то располосовывал штанину. Когда на моих брюках не осталось живого места, он решил сделать мне экзамен. Привел в кассовый зал и сказал:
- Валяй, действуй.
'Хорошо сказать - действуй, - подумал я, - а как начать?'
Я совсем растерялся. Мне казалось, все смотрят на меня и заранее прячут свои карманы.
На ком же остановить свой выбор?
Замечаю худенького небольшого человека с растопыренным карманом. Петька тоже кивает на него. Он становится рядом со мной, и мы прижимаемся к этому человеку. Сердце у меня так бьется, что кажется, вот-вот выскочит из груди. Я нащупываю карман, зажмуриваю глаза и просовываю руку, словно в пасть тигру. Просунул руку уже по самый локоть, а до дна кармана еще не достал. Я углубляюсь дальше и наконец нащупываю худую голую ногу. В это время около меня раздается пронзительный женский голос:
- Держите его! В карман лезет, чертенок!
Я вздрагиваю и, как утопающий за спасательный круг, хватаюсь за эту ногу и крепче зажмуриваю глаза.
Нога человека дрыгнула, а рука его ударила меня по голове. Этот удар заставляет меня выпрямиться. Вот ловко! Я, оказывается, залез в карман своему учителю - Петьке-цыганенку. Но разве люди будут разбираться в этом?
Они схватили меня за шиворот и потащили куда-то.
- Вот ведь прохвост! Наверное, у мальчика последние деньги вытащил! - сердится какой-то старичок.
- Что и говорить, - вторит женский голос, - может быть, парнишка с горем пополам добирается до дома, а тут вот тебе и на... вишь, бедняжка, как слезно смотрит, и пожалеть-то его, наверное, некому.
И мне кажется, женщины стоят около Петьки и гладят его по голове. А несущая меня толпа орет:
- Выкидывай деньги. Куда девал их?
Что же мне было отвечать, разве кто поверит, что у Петьки не только денег - даже карманов не имелось.
- Оторвать ему голову! - кричит кто-то сзади.
- Нет, лучше уж руки, - предлагает другой.
- Бей его! - кричат все хором.
Помню, я орал тогда благим матом, боялся, как бы меня не разнесли по частям. Когда толпа вытащила меня на улицу, тут произошло чудо. Вдруг пострадавший мальчик врывается в самую гущу толпы, падает на
