- Совершенно верно, - ответил милиционер.
- А вы ребята молодые, хорошие, - продолжает начальник, вам только учиться и учиться. Что толку от бродяжничества? В наше время и бродяжничать-то стыдно. Другое дело, если бы, допустим, некуда было деваться, а то, пожалуйста, в любую колонию или в детдом придите, и вам с удовольствием откроют двери. Вот послушайте, что мне пишет один мальчик.
Начальник достал из ящика бумажку и начал читать:
- 'Дорогой дяденька Егор Николаевич! Очень большое спасибо я шлю вам за то, что меня задержали. Я теперь выздоровел и учусь во втором классе. Я тогда чуть совсем не околел, то есть не отдал концы в воду...'
Володя взял у него письмо и стал читать о том, как неизвестный нам мальчик ездил из города в город на поездах, потом заболел и не в силах был ходить. Чтобы не попасть в руки милиции, он запрятался в какой-то станционный подвал и чуть там не умер. Его обнаружил сторож, передал в милицию, а милиция направила в детскую трудовую колонию.
После чтения Володя повертел, повертел письмо, передал его на исследование Петьке. Может быть, нам начальник какое-нибудь поддельное подсунул. Петька закрывал то один глаз, то другой, но, не обнаружив никаких подделок, возвратил начальнику.
- Ну, что вы скажете? - спросил начальник.
- А что мы скажем, - ответил Володя, - письмо как письмо.
- Нет, я говорю насчет колонии. Там будете обуты, одеты, сыты и еще вас будут учить, а? Я думаю, вам понравится. Как, Сафронов, хорошая та колония, где мальчик живет?
- О! Замечательная.
И Сафронов так расписал колонию, будто там было райское житье.
- Вот представьте, - говорил он, - в колонии тихо. Вдруг, все равно как на военной службе, на линейку выбегает горнист и дудит: 'Вставайте, вставайте, стряхивайте лень умыванием, зарядкой, встречайте новый день'. Когда физзарядка заканчивается, горнист снова берет свою трубу и дудит уже по-другому: 'Бери ложку, бери бак, а не хочешь, иди так'. Это он созывает всех на завтрак, а с завтрака колонисты расходятся по классам. Школа там светлая, хорошая. Век бы я там сидел и учился. А какие там игры устраивают!..
- А вот, которые, допустим, совсем ни бельмеса в грамоте, тех тоже учат? - спросил Петька.
- А как же, всех, всех там учат и каких еще из них грамотеев делают!
- Не знаю, кто как, - сказал Петька, - а я вообще не против посмотреть на эту колонию, может, и правда там ничего.
Мы с Люсей также согласились.
Володя думал, думал и тоже махнул рукой:
- Ладно. В случае чего можно повернуть обратно.
На следующее утро милиционер Сафронов посадил нас в поезд. Вагон, куда мы еле влезли, был переполнен.
- Рабочий люд едет на стройки, - объяснял нам Сафронов, видите, даже со своим инструментом, - показал он на кирки и лопаты. - А те вон, что сидят в соседнем купе, - студенты, едут после учебы отдыхать домой' Эх, до чего же эти студенты веселый народ! Вон ведь как задорно смеются. Вечно я завидую им.
Сафронов оказался очень словоохотливым. Едва мы с ним успели познакомиться, он уже рассказал нам, как служил в конной армии Буденного, потом работал на заводе, как пришел служить в милицию.
Выслушав его, мы тоже, перебивая друг друга, стали рассказывать о своих странствиях, а когда кончили рассказывать, Сафронов покачал головой и сказал:
- Да, ребятки, неудачно у вас началась жизнь. Ну, ничего, все поправится. Поживете в колонии, поучитесь и какими еще станете людьми! Завидовать будут вам.
Мы замолчали. Воспоминания словно придавили всех. Только я все время ерзал на сидении и, по привычке, опасливо посматривал по сторонам. Мне казалось, сейчас подойдет кто-нибудь, схватит за шиворот и скажет: 'Мальчик, билет. Ах, нет? Выкатывайся отсюда!'
Володя смотрел, смотрел на меня и не выдержал:
- Ты что, на шиле сидишь?
И снова все замолкли. Молчание нарушил Сафронов. Он посмотрел на часы и сказал:
- Эх, ребята, время уже клонит к обеду. Нам что-то надо поесть. Подождите, - спохватился он, - кажется, мне жена давала деньги на мясо, - и стал рыться в своих карманах. - Куда же они девались? Неужели потерял?
Петька отвел в сторону глаза и певуче сказал:
- Товарищ Сафронов, ваши деньги у меня, возьмите, а то у меня карманы худые, могу потерять их.
Сафронов, сделав вид, что ничего особенного не произошло, весело проговорил:
- Ну что ж, если сумел их сохранить, то теперь на эти деньги должен нас накормить.
На одной из остановок Петька принес буханку хлеба, соленых огурцов, и мы все это съели с таким аппетитом, что остальные пассажиры тоже стали вытаскивать съестные припасы.
Когда со столика исчез последний огурец, Сафронов вытер руки и сказал:
- Ну вот, теперь другое дело, можно послушать и какую-нибудь музыку. Ты бы что-нибудь нам спела, Люся.
- А что вам спеть? - спросила Люся. - 'Во поле березонька стояла' или 'Налей, налей бокалы полней'?
- Нет, - сказал Сафронов. - Ты нам спой про конницу Буденного. Люблю эту песню.
И Люся тоненьким голосом запела:
С неба полуденного жара не подступи...
А Сафронов набрал в себя воздуху и забасил:
Конница Буденного рассыпалась в степи,
За ними запели и мы, за нами подхватили пассажиры, и вскоре эта песня стала греметь на весь вагон, словно ее пела целая рота солдат.
В детприемник приехали вечером. Познакомив с дежурным, Сафронов пожал нам руки.
- Ну, вот вы и дома. Учитесь, чтобы лет через десять я встретил вас инженерами. Учтите: не ниже чем инженерами!
- А вы за это время не умрете? - полюбопытствовал Петька.
- Сейчас нам некогда умирать, - ответил Сафронов, - кругом такие дела разворачиваются, только жить да жить.
Люся посмотрела на Сафронова и, вздохнув, сказала:
- А вы все-таки хороший, товарищ Сафронов.
- Ну уж! - смущенно пробормотал Сафронов.
Он ушел, а мы еще стояли и смотрели ему вслед. Потом Люся мечтательно проговорила:
- Вот были бы все такие хорошие люди, как Сафронов, и мы стали бы жить хорошо! А может, и все такие, только мы сами бегали от них?
- Есть и плохие, - сказал Петька.
- Есть, конечно, - согласилась Люся.
В СОКОЛИНСКОЙ КОЛОНИИ И В РОДНЫХ МЕСТАХ
R НОВОЙ ЖИЗНИ
Итак, мы в детприемнике.
- Интересное заведение, - замечает Петька. - Все вещи на ходу.
- Как это? - спрашиваю я.
- А вот так: стоит, допустим, к этой шторке приложить небольшое усилие, и она сама побежит на базар.
Разговор происходит в красивом, увешанном разными картинами вестибюле. Здесь же прохаживаются еще два десятка таких же, как и мы, 'вольноопределяющихся'. Они так же, как и Петька, с большим интересом рассматривают шторы, стулья, этажерки. Некоторые из них даже прикидывают, сколько за ту или иную вещь могут дать на базаре.
Но вот в вестибюле появляется худенькая женщина в белом халате и объявляет:
- Вновь прибывших прошу в приемную.
Мы заходим в просторную комнату, оклеенную голубыми обоями. Посредине комнаты - стол, за которым сидит похожий на сельского писаря человек в очках. Волосы у него белые, подстрижены ежиком, под носом тоже маленький ежик.
