- Ты, - говорит офицер. - Плотник! Будешь ты мне отвечать или нет? Говори!
А я тут, дурак, и ответил:
- Нет! - говорю.
И зубы разжал. И губы. И что-то такое при этом у меня изо рта выпало. И шмякнулось на пол.
Ничего не скажу - испугался я.
- Эй, - говорит офицер, - что это у него там изо рта выпало? Королев, посмотри!
Королев подходит и смотрит. Смотрит и говорит:
- Язык, ваше благородие...
- Как? - говорит офицер. - Что ты сказал? Язык?!
- Так точно, - говорит, - ваше благородие. Язык на полу валяется.
Дернулся я. 'Фу! - думаю. - Неужели и вправду я вместе с пакетом язык сжевал?'
Ворочаю языком и сам понять не могу: что такое? Язык это или не язык? Во рту такая гадость, оскомина: чернила, сургуч, кровь...
Поглядел я на пол и вижу: да, в самом деле лежит на полу язык. Обыкновенный такой, красненький, мокренький валяется на полу язычишко. И муха на нем сидит. Понимаете? Понимаете, до чего мне обидно стало?
Язык ведь, товарищи! Свой ведь! Не чей-нибудь! А главное - муха на нем сидит. Представляете? Муха сидит на моем языке, и я ее, ведьму, согнать не могу!
Ох, до того мне все это обидно стало, что я заплакал. Ей-богу! Прямо заплакал, как маленький... Лежу на шинельке и плачу.
А бандиты вокруг стоят, удивляются и не знают, что делать.
Тогда офицер говорит:
- Королев, - говорит, - убери его!
- Слушаю-с, - говорит Королев. - Кого убрать?
- Язык, - говорит, - убери. Болван! Не понимаешь?
'Ну, - думаю, - нет! Шалите! Не позволю я вам надсмехаться над моим язычком'.
Проглотил я скорее слезы и заодно все, что у меня во рту было, протянул руку, схватил язычок и - в рот.
И чуть зубы не обломал.
Мать честная! Никогда я таких языков не видел. Твердый. Жесткий. Камень какой-то, а не язык...
И тут я понял.
'Фу ты! Так это ж, - думаю, - не язык. Это - сургуч. Понимаете? Это сургучовая печать товарища Заварухина. Комиссара нашего'.
Фу, как смешно мне стало!
Размолол я зубами этот сургучный язык и скорей, незаметно, его проглотил.
И лежу. И не могу, до чего мне смешно.
Спина у меня горит, кости ломит, а я - чуть не смеюсь. А над чем, вы думаете?
Смеюсь я над тем, что бандиты уж очень испугались за мой язык. Вот испугались! Вот им от генерала попадет! Ведь им генерал что сказал? Чтобы они меня живого и здорового привели к нему на квартиру. А они?..
Офицер - так тот прямо за голову хватается.
- Ой! - говорит. - Ай! Немыслимо!.. Чего он такое сделал? Ведь он язык съел! Понимаете? Язык уничтожил! Боже мой, - говорит, - какая подлость!
И ко мне на колесиках подъезжает:
- Братец, - говорит, - что с тобой? А? Зачем ты плачешь?
А я и не плачу. Я смеюсь.
- А? - говорит. - Может быть, - говорит, - тебе лежать жестко? Ты скажи тогда. Можно подушку принести. Хочешь, - говорит, - подушку? Отвечай.
А я ему отвечаю:
- Мы-ны-бы-бы...
- Что? - говорит.
Я говорю:
- Бы-бы...
И головой трясу. Понимаете? Будто я настоящий немой.
- Да, - говорит офицер. - Так и есть. Он язык слопал. А ну, говорит, ребята! Сведем его, пожалуйста, поскорей в околоток к доктору. Может быть, с ним еще чего-нибудь можно сделать. Может быть, он не совсем язык откусил. Может быть, пришить можно.
- Одевайся! - говорят.
Стали мне помогать одеваться. Стали напяливать на меня гимнастерку, пуговки стали застегивать, будто я маленький и не умею. Но я отпихнул их и сам оделся. Сам застегнулся и встал. Встал на свои ноги.
И ясно, что первое дело - спину пощупал. Надо же поглядеть, что и как.
И - как вам сказать? Чешется. Липкая какая-то, противная стала спина. И - ноги. Ноги еле стоят. Фу, до чего плохие стали ноги!
- А ну, - говорят, - пошли!
Пошли. Выходим на площадь. Идем. Я иду, офицер идет и - представьте себе - казачок в английских ботинках идет. Его фамилия Зыков.
- Слушай, Зыков, - говорит офицер. - Веди его, пожалуйста, поскорей в околоток. А я тебя сейчас догоню. Я, понимаешь, к его превосходительству должен сбегать.
Подхватил свою кавалерийскую саблю и побежал.
А мы идем через площадь. Я - впереди, а Зыков - немного сзади.
Винтовку свою он держит наперевес. И молчит.
Я говорю:
- Послушай, земляк...
А он отвечает:
- Молчать!
Я говорю:
- Брось ты, братишка!..
А он:
- Не разговаривать! Смир-рно!
Вот ведь какой чудной! Вот белая шкура!
Ну, я больше с ним разговаривать не стал и иду молча.
Иду, понимаете, ковыляю и разные мысли думаю. И думаю все о том, что дело мое окончательно гиблое. Что всюду, куда ни сунься, - один каюк.
Ну, сами подумайте, что мне такое делать? Бежать? Так сзади с винтовкой шагает. Беги - все равно спасу нет.
Нет, невеселое мое дело! Ох, до чего невеселое! Только одно и весело, что пакет слопал. Это - да! Это еще ничего. Все-таки совесть во мне перед смертью чистая...
А тут мы пришли в околоток. Это по-нашему если сказать, по-военному. А по-вольному - называется амбулатория. Или больница. Я не знаю.
Маленький такой деревенский домик. Окно открыто. Крылечко стоит. У крылечка и под окном на завалинке сидят больные. Очереди ждут.
Один там больную руку на белой повязке качает. У другого нога забинтована. Третий все время за щеку хватается - зубы скулят. Четвертый болячку на шее ковыряет. У пятого - неизвестно что. Просто сидит и махорку курит.
И все, конечно, об чем-то рассуждают, чего-то рассказывают, смеются, ругаются...
Мой конвоир говорит:
- Здорово, ребята!
Ему отвечают:
