Сенечка.- Никогда не ел ничего вкуснее. Яичница аж шипела и сама просилась в рот.
- Положим, наш кок тоже готовил яичницу - закачаешься! - вспоминает Жора.
- Черт!.. А биточки?
- Да, чего-чего, а мяса хватало,- говорит Харитонов.- Сегодня свинина, завтра телятина.- И принимается напевать, перевирая слова:
Каким вином нас угощали!
Какую закусь подавали!
Уж я пила, пила, пила...
У Леньки Балюка от этой песни в животе возникает такая музыка, что он вскакивает. Не прошло и часа после обеда, а Ленька уже снова голоднее волка.
- Хоть бы ты помолчал, Курский соловей,- просит Ленька.- Очуметь можно.
- Так и быть. По просьбе почтеннейшей публики концерт отменяется,отвечает Харитонов и умолкает.
Но теперь уже сам Ленька не в силах сдержать нахлынувшие на него воспоминания.
- Боже, какой я был пижон,- говорит он, нарушая молчание.- Каждый день проходил мимо закусочных, мимо кондитерских. Так нет того чтобы зайти вечно куда-то спешишь. Вот досада! Сколько отбивных я мог съесть и не съел. А пирожных! С заварным кремом, 'наполеонов', корзиночек... И мороженого!
А по мне, так нет лучшей рыбы, чем колбаса,- говорит, не вытерпев, Сероштан.- Бывало мне жинка як нажарит... Домашнюю, свиную... Вот бы сейчас покуштувать.
- С французской булочг подхватывает Сенечка. Чтобы хрустела на зубах. А колбасу на сковородку...
- И то правда. С луком.
- Еще чего захотел!
- А я так даже против обыкновенного шницеля не возражаю,- говорит Жора.- На Константиновской была нарпитовская столовка, так там завсегда подавали на второе шницеля.
- А потом компотик...
- Или кисель. На третье.
Ленька прислушивается к голосам, болезненно морщится и говорит:
- Да замолчите, черти. Живот сводит. Вы когда-нибудь кончите варить воду или нет?
- А ты не слушай.
- Да ты ведь сам начал, Лень, а теперь кричишь.
- Ну, начал. Был такой грех. А теперь прошу...
- Добре...
'Повара' умолкают. Но ненадолго. Понизив голоса, перейдя на шуршаший шепот, они снова принимаются за свое. Причмокивают даже от удовольствия.
Ленька затыкает уши. Зарывается с головой в солому. А мне еще долго слышно, как Сенечка и Жора, перебивая друг друга, пекут, варят и жарят...
'Вот и еще один день прошел,- думаю я.- А сколько их осталось у нас, таких дней?'
ГЛАВА ВОСЬМАЯ Надеяться и верить
По лагерю разнеслась весть о том, что немцев расколотили под Москвой. Говорят, им здорово досталось. Наши будто бы окружили несколько немецких дивизий - с танками, с артиллерией, словом, со всеми потрохами, и не оставили камня на камне.
К нам в клуню это известие приносит вездесущий Сенечка. У него всюду друзья-приятели, есть знакомства даже по ту сторону проволоки, и он всегда обо всем узнает раньше других.
- Немцы бегут,- докладывает Сенечка шепотом, едва сдерживая радость.Ну, теперь они покатятся колбаской...
- Нагляделись на Москву в полевые бинокли,- говорит Семин.- Хватит.
Мы сидим голова к голове. Лица разглаживаются, светлеют. Победа! Мы впервые пробуем на зуб это слово, интересно, какой у него вкус? Смотрим друг на друга, подмигиваем, подталкиваем плечом. Победа? Ленька Балюк ложится ничком. Неужели победа? Жора расслабленно опускает длинные руки. Победа, братки, победа! У Васи Дидича лицо точно из теста - вот-вот расплывется. Победа, черт побери! Сероштан поднимается, расправляет могучие плечи, и кажется, что, перенеся ногу через лежащего Леньку, он зашагает куда глаза глядят, не обращая внимания на стены, на рвы, на реки, и будет шагать до тех пор, пока не дойдет до этой самой Победы и не возмется за нее своими волосатыми ручищами. Он должен пощупать, какая она, эта Победа, из какого материала она сделана, крепок ли он.
В этот день нам запрещают ежедневную прогулку. Немцы не появляются на территории лагеря. И это самый верный признак того, что им действительно не сладко пришлось под Москвой. И мы ухмыляемся, насмешливо поглядываем на кавалериста, которому уже не долго казаковать. А Харитонов, пройдясь мимо него этаким фертом, даже произносит, передразнивая:
- Ер-р-рунда!..
Хоть мы сами и не участвовали в разгроме немцев, но у нас такое чувство, словно в этой победе есть какая-то, пусть малая, крохотная, но толика и наших усилий. Мы сегодня впервые не замечаем, что бурда по обыкновению отдает жестью и ржавчиной.
- Перманент, ты что будешь делать, когда вернешься? - неожиданно спрашивает Харитонов.
- Я? Странный вопрос! - Сенечка смеется.- Заявлюсь в парикмахерскую, разложу на столике инструмент...
Сенечка заливается счастливым смехом и мечтательно закрывает глаза.
- А ты, Ленька?
- Не говори 'гоп'... Дай раньше выбраться...- отвечает Ленька Балюк.
- Скорее бы!
- Там видно будет...- произносит Жора. На минуту он задумывается. В самом деле, что он будет делать, если вернется домой? Наденет набекрень капитанку и выйдет на Крешатик? Ну, а дальше что? Кажется, впервые Жора чувствует, что в его прежней веселой жизни была брешь, была какая-то пустота. Пожалуй, лучше всего ему остаться на сверхсрочную...
Только Сухарев молчит. Он, наверное, думает о Магде. Если Магда, которую он так любил, могла его предать, то кому же тогда верить? Я подсаживаюсь к Сухареву, чувствую его дыхание. Мне хочется ему сказать: 'Да ты плюнь,. браток. Стоит ли так убиваться из-за какой-то шлюхи? Прав Сероштан: на свете не мало подлости. Но это не значит, что надо потерять веру в человека. Может быть, это самое важное, самое главное в жизни: надеяться и верить. Верить в человека! Вот в чем соль'.
На этот раз мы просыпаемся среди ночи не от того, что ветер выдул из нас остатки живого тепла. Нас будит какой-то высокий рокот.
Мы прислушиваемся. Лица напряженно белеют в темноте. Хриплый, вибрирующий, протяжный звук тянется по небу. Затем слышны разрывы.
Где-то близко, совсем близко от нас бомбят самолеты. Тупые частые удары сотрясают землю.
- Наши,- говорит Семин, и у него блестят глаза.- Слышите? Это в районе Киева.
Я никогда не думал, что звуки бомбежки могут отозваться в моей душе музыкой. Это, должно быть, оттого, что раньше с самолетами и с бомбежкой у меня всегда связывалось представление о смерти. А сейчас самолеты несут на своих крыльях жизнь. Пусть они бомбят, пусть кромсают. Чем дольше будет длиться этот налет, тем лучше.
Откуда они прилетели, из-за Уральского хребта? Бомбардировщики дальнего действия? Нет, врешь, немец. Наша армия не разбита. Ленинград не пал. Наши дерутся. Может быть, под Ростовом. Может быть, на Перекопе. Они не только держатся на оборонительных рубежах, но, чувствуешь, немец, сами стали наносить удары.
- Скоро немцы запляшут,- говорит Харитонов и, заложив два пальца под язык, дерзко свистит.
- Соловей-разбойник заливается. Хоть бы ночью не мешал спать.
- Кто это огрызается?
Ворчит, как всегда, кочегар Коцюба. Пожалуй, он единственный из всех безучастен к тому, что сейчас происходит. Какие-то самолеты? Бомбят немцев? А ему, Коцюбе, какое дело до этого?
- Ладно, ты там помалкивай,- отвечает вместо Харитонова Ленька Балюк, которого разбирает злость.- Не понимаю, как можно думать только о своей шкуре.
Отношение Леньки Балюка к Коцюбе в свое время довольно точно определил Сенечка. 'Ноль внимания, фунт презрения',- сказал Сенечка. И это соответствует истине. Ленька не умеет скрывать своих чувств. Ему
