ресторанных блюзов, но музыканты обкатывали и собственный материал, включавший новые на тот момент песни: «Light My Fire» («Зажги мой огонь»), «Waiting For The Sun» («В ожидании солнца») и «Break On Through» («Прорвись вперед»). К тому времени, когда надо было записывать этот материал в студии, они знали его настолько хорошо, что многие песни записывались непосредственно «живьем», без монтажа. Рей вспоминал: «Нам нужно было играть все время, пока мы были на сцене, поэтому мы стали удлинять песни, забираясь так далеко, что не знали, куда это заведет… и каждый вечер мы были под кайфом. Те времена были настоящим „кислотным“ раем. Мы много импровизировали, и тот факт, что в клубе часто не было посетителей, помог нам выработать индивидуальный стиль The Doors.
В апреле дела пошли совсем плохо: после четырех месяцев работы в клубе «Fog» музыканты были уволены. Примерно тогда же они разорвали отношения с «Коламбиа», впрочем, безо всякого сожаления, так как, судя по всему, у компании не было никаких планов на их счет. Рей вспоминал: «Парень по имени Ларри Маркс пришел однажды вечером в клуб и сказал: „Я ваш продюсер“. С тех пор мы его ни разу не видели». Была проблема и посерьезнее. Моррисон, пытаясь получить отсрочку от призыва в армию, записался на какие-то курсы в Калифорнийском университете, но попросту проигнорировал их, ни разу не явившись на лекции. Теперь его сочли годным к службе и прислали повестку с требованием явиться на призывной участок в мае. Но почти в это же время группе удалось получить постоянное место в более престижном клубе «Whiskey-A-Go-Go», с еженедельной оплатой по 135 долларов каждому, Джиму же удалось «откосить» от призыва, после того как он сбил ритм сердцебиения, приняв целую горсть разнообразных наркотических средств, и к тому же заявил на комиссии, что он — «голубой».
И вот после всех треволнений The Doors начали регулярно играть в модном заведении «Whiskey» на бульваре Сансет, где в то лето половина народу посходило с ума на почве «кислоты». Если в Сан- Франциско проповедовались любовь и мир, то в Лос-Анджелесе, где контркультура столкнулась с Голливудом, общее настроение было более нервным и агрессивным: сравните тех же The Doors, скажем, с «Jefferson Airplane». Волосы Джима успели отрасти и свободными локонами ниспадали ему на плечи. Он был похож на Гамлета, «кислотного» Гамлета, разумеется. Джим уже обзавелся своими «фирменными» кожаными брюками, пошитыми (и постоянно латавшимися) его приятелем Дженьюари Дженсе-ном. Появляясь на сцене в костюме из змеиной кожи работы того же мастера, Джим действительно производил впечатление.
Журналист Дерек Тейлор так выразил свои впечатления от выступления группы в 1966г.: «Они творили непонятные вещи с музыкой и словами. Моррисон играл со звуками, поднося микрофон прямо к динамикам, и пел очень хорошие оригинальные песни. Они играли „на разогреве“ у группы „Captain Beefheart“ в клубе „Whiskey-A-Go-Go“, и народу было не очень много». Целых шесть месяцев группа выступала в клубе, разогревая публику перед концертами таких знаменитостей, как «Love», «The Turtles», «The Birds», «Buffalo Springfield» и «Them». Наряду с собственным материалом Моррисон с друзьями исполняли классические номера вроде «In The Midnight Hour», «Money», «Little Red Rooster» и «Hoochie Coochie Man». Во время выступления «Them» два Моррисона, Вэн и Джим, пустились в долгую импровизацию… конечно, на тему песни «Gloria». The Doors всегда играли громко, стремясь затмить «хэдлайнеров». Вскоре у группы появились верные поклонники, которые регулярно приходили посмотреть, какую штуку отколет Джим в очередной раз. Моррисон часто появлялся на сцене пьяный или под кайфом, чтобы продемонстрировать разные акробатические номера или выдать целый поток язвительных реплик.
По мере того как Моррисон обрел уверенность в себе, он стал звездой группы и его начали преследовать поклонницы. В то же время с сентября 1965 г. он постоянно появлялся в обществе восемнадцатилетней Памелы Корсон (или просто Пэм), хорошенькой рыжеволосой девушки, которая незадолго до того бросила учебу в школе искусств. У них было много общего (ее отец был морским офицером запаса), и Моррисону нравилось лепить ее характер по собственному вкусу. Она часто называла себя «творением Джима». Нет никаких сомнений в том, что он отвечал ей взаимностью (он называл ее своей «космической подружкой»), и они были вместе до самой смерти Джима. Но в то же время Моррисон никогда не соблюдал верности по отношению к ней: многие женщины искали встречи с ним, и он редко отказывался от этих знакомств.
Одна из женщин, встречавшихся с Джимом в 1966 г., так объясняла причины его беспорядочного образа жизни: «Педик. Это была первая мысль, которая возникла, когда я увидела его. Он ненавидел женщин. Я думаю, „кислота“ раскрыла в нем подсознательного гомосексуалиста, и это сводило его с ума. Мне казалось, что он совсем чокнутый. Он иногда заходил ко мне домой, и я боялась за своего маленького сына. Однажды я оставила его у себя одного, так он открыл консервные банки с тунцом и размазал содержимое по стенам». Да уж, не самый лучший гость.
С самого начала концертные выступления были для Моррисона ареной для провокаций и своего рода подрывной деятельности. Позднее он пояснял: «Америка рождалась в насилии. Насилие притягивает американцев. Они привыкли употреблять дозы препарированного насилия, как консервы. Они все под гипнозом телевидения. Телевидение — это невидимое средство защиты от неприкрытой реальности. Порок культуры двадцатого века — ее неспособность чувствовать реальность. Массы людей не могут жить без телевидения, „мыльных опер“, кинофильмов, театра, поп-идолов. Они испытывают мощное эмоциональное воздействие со стороны символов. Но в повседневной реальности эти люди эмоционально мертвы».
В полной мере эпатаж Джима проявился на сцене в один из вечеров, когда основательно накачавшись наркотиками, он впервые экспромтом выдал свой знаменитый «фрейдистский», или «Эдипов», пассаж посреди песни «The End» («Конец»). В 1966 г. употребление на сцене слова «fuck» было неслыханным делом, а в подобном контексте оно казалось просто немыслимым. Публика была в шоке, менеджеров клуба едва не хватил удар. Позже Лестер Бэнгс написал об этой песне: «Первое появление неизменного в дальнейшем круга тем The Doors: ужас, насилие, вина, которую невозможно искупить, неудачная любовь и в первую очередь смерть». Музыкантов моментально уволили из клуба, но, к счастью, Джек Хольцман, хозяин звукозаписывающей компании «Электра», пришедший в «Whiskey» по приглашению Артура Ли из группы «Love», успел увидеть их выступление. В те времена «Электра» записывала в основном фолк- музыкантов и была заинтересована в контрактах с рок-группами наподобие «Love». Послушав пару выступлений The Doors, Хольцман предложил им заключить сделку. Для рассмотрения условий контракта музыканты наняли юриста с замечательным именем Макс Финк [5]. Поломавшись в течение некоторого времени, The Doors подписали соглашение. К счастью, Пол А. Ротшильд, человек, которого Хольцман назначил продюсером, также видел выступление группы в клубе «Whiskey» всего за несколько дней до их увольнения. Он распознал огонь, полыхавший внутри The Doors, и чтобы выпустить его наружу, продюсеру оставалось только поднести спичку.
The Doors
В сентябре 1966г. The Doors начали работу над своим первым альбомом, это происходило в студии «Сансет Саунд» в Лос-Анджелесе. Продюсером был Ротшильд, инженером звукозаписи — Брюс Ботник. Этим двум людям суждено было работать почти над всеми пластинками группы. Впоследствии Манзарек говорил, что творческий союз The Doors с Ротшильдом был «из тех браков, что заключаются на небесах. Именно такой человек, как Пол, был нам нужен. Пару раз он заходил в „Whiskey“, и мы нашли в нем единомышленника, человека, который знал толк в поэзии, разбирался в джазе, рок-н-ролле, фолк-музыке и был великолепным продюсером. Он был очень строг в студии, но все же знал, когда нам можно дать волю и что мы можем сделать своими силами. Пол никогда прямо не вмешивался в то, что мы делали… никогда не говорил: „Делайте так, не делайте этак“. Его рекомендации звучали следующим образом: „Послушайте, парни, а как вы думаете, может, нам попробовать сделать так?“ И часто предложение нам нравилось, и мы говорили: „А что, отличная идея, Пол, давай так и сделаем“. Пол блестяще руководил нами в студии».
По словам Ротшильда, он действительно часто давал музыкантам волю, ставя вдохновение выше технического совершенства: «Мы не останавливались на безупречном дубле, мы останавливались на дубле, в котором чувствовалось присутствие музы. Самое важное, чтобы в песне было это присутствие, пускай там даже будут музыкальные ошибки. Момент, когда муза нисходила на нас, ценился больше всего». Среди записанных песен было, по меньшей мере, две, не попавших в альбом. Одна из них — «Moonlight Drive», вещь, с которой все, собственно, и началось. Слово Кригеру: «На самом деле, это была первая песня, записанная нами в студии. Ее нет в альбоме, потому что, будучи нашей первой пробой, она, наверное,
