Птичка, мы на свободе. Ты лети, а я попою!
Нежаркий, ласковый летний денек полон пузырьками восторга, как стакан лимонада. По безлюдным, субботним линейкам удаленных от центра улиц, бегунком, карандашом проносясь, можно чертить лишь одни невозможно идеальные прямые. Ночной дождик, бомж в болоньевом длиннополом плаще, унес все, что нашел - камешки, осколки стекол, болтики, гвоздики. А утреннее солнце, растекаясь сливочным маслом по зеркалам асфальта, высушило дорогу.
Эх, Иван, Иван Александрович, в следующий раз поедешь на два месяца в командировку, бери с собой велик, тапки с шипами и фляжку, снабженную гибкой пластмассовой трубочкой для снятия жажды на полном ходу. Будешь получать удовольствие лишь от действий, свойственных твоей природе, а от несвойственных, проверено, самопроизвольно возникают болезни с цифровым обозначением. Невыразительным, как марки стали, 3ХГСА.
Светофор уже не мигает - икает, сзади злые карамельные искры мечет, мыча, какая-то длиннотелая гадина, впереди гневные зеленые молнии кроят малиновое ветровое стекло.
Все, все, проезжаю, проезжаю. На рынок мне, за угол.
В кишку овощных рядов, в желудок колбасного павильона. Туда, где вечным противоречиям метафизических вопросов противопоставлена краснорукая простота эмпирических истин, частично растительного, частично животного происхождения.
- Арбузы почем?
- По три тысячи.
- Ну, давайте, вот этот, чубатый.
Изъятие одной головы не нарушает композиционного единства картины полуденной мужской сходки бахчевых, южные страсти эпистолярного жанра, дрожи, турецкий султан.
Ну, а ты, друг лобастый, увесистый, вырванный из рядов рубак-единоверцев, готов ли в одиночку фруктозу, сахарозу, кальций и натрий, витамины групп А и Б, нутро самое отдать за дело простое, сугубо семейное? Молчишь?
Это характер, география, ковыли, пирожки с курагой, дядьки суровы и неотзывчивы, зато девчонки смуглы, словоохотливы и ловки, как медсестры. Пара часов общей антисептической обработки жидкостью желтой от умершего в бутылке стручка и на процедуры.
Милая, отпустите, вышла ошибка. Мое лекарство - морские иголки встречного ветра, рот в рот с северным китом горизонта, духота, тепло эпителия, энтропия чужда моему организму, противопоказанна наружно и внутренне.
- Зачем же тогда ты пришел, Сережа?
- А кто сказал, что я Сережа?
- Не догадался? Привел тебя кто? Друг твой Аркадий.
Вообще-то он Алексей, но это его никак не оправдывает.
- Груши ваши?
- Мои.
Тогда взвесьте-ка мне килограмм, нет, полтора этих зеленых нецке, ключи от закрытых дверей с брелков начинаются, не так ли?
А еще возьмем овальные, теплые от переизбытка любви телячьи сердца яблок, а к ним в придачу парочку ангелочков пшеничных, младенцев спеленатых, белых батонов. Противогазной коробкой тушенки и хоккейными шайбами шпрот уравновесим неизбежную приторность сантиментов.
Станковый, набитый снедью 'ермак' уже не похож на беззаботного красного змея, готового куда угодно лететь за элементарной веревочкой, теперь это эскимосские санки, которые станут лениво поскрипывать только под дружным напором своры рыжих откормленных лаек.
'Ну, ничего, это нормально, - думает Иван, - кто сказал, что искупленье дают пролитые слезы? Пот, воловья соль на загривке - символ преодоления, слабоконцентрированные ручейки на щеках - элемент лицедейства.
Вот и все, осталось выполнить последнее из неестественных па-де-де. Стоя одной ногой на педали, носочком другой, словно прима, деликатно отталкиваясь от сжеванной до десен челюсти бордюра, выкатиться из коровьего, от зари до зари биологическое месиво переваривающего, брюха рынка.
Теперь полтора часа чистой физики, наводи Галлилей свой телескоп на самодвижущуюся корпускулу с красной торбой на плечах, и ты услышишь желанный свист рассекаемого эфира. Мы подтвердим все нужные миру гипотезы, а вредные и надуманные отвергнем посредством простой, но единственно верной техники равномерного педалирования. Выполним только, осторожно и осмотрительно, поскольку не защищены ни стеклом, ни железом, последний на нашем пути левый поворот.
Ухнув сверху вниз, бешеной тенью, словно садовым секатором, срезать пики университетских елок - бессмысленное, но оздоравливающее молодчество, радость через силу - изюмины, кунжутное семя в пресной пайке привычного, размеренного путешествия.
Подъем начинается перед мостом через слюдяную канаву Искитимки. Октябрьский проспект. Груженный дарами полей и морей, Иван делается обстоятельным, вдумчивым и последовательным. Горки любят таких, сдержанных и воспитанных, а тому, кто гоняется за автобусами, шустрит на перекрестках и выгадывает на остановках, рот забивают овсянкой дорожной пыли, а носоглотку технической ватой мотоциклетных выхлопов.
Да и для хитростей ты не создан, Иван. Экспериментально установленный факт, натура твоя проста, как ружье, системы ижевского самородка-новатора. Дальновидные ловчилы, проныры, везунки не посещают вечеринки малознакомых работников общественного питания на пятой неделе частичной абстиненции и полной целибатии. Они это делают на первой, второй и третьей, руководствуясь показаниями от природы им данных приборов для ориентирования на местности компаса, ватерпаса и настольного календаря.
Ну, а ты, Иван Александрович, не оборудован и не экипирован для заячьих кренделей фигурного катания, только лыжные параллели и велосипедные меридианы проводить умеешь исключительной красоты. Поэтому, наверное, точно в назначенный день явившись домой, сообщаешь пластилиновыми, свободной формы губами и анамнез, и прогноз.
В мутной банке 'пятерки', обдавшей теплом трения качения, увозят мальчика, высматривающего белку в веере спиц. Не завидуй, малыш. Приручишь и ты! Все еще впереди.
Вершину холма, перекресток Октябрьского и Терешковой, стережет облицованный кафелем, крытый жестью корпус полиграфкомбината. Монгольский дракон Мазай, весь в солнечных медалях и зайцах. Здесь под вечно пустой будкой регулировщика движения огнепоклонники приносят в жертву фары, бамперы и лобовые стекла. Сторонники материалистического мировоззрения строго следуют правилу правой руки и главной дороги.
Асфальтовый луч улицы имени первой женщины-космонавта по-мужски бесконечен, незатейлив и прямолинеен, но воздух здесь, процеженный сквозь троллейбусный невод, уж освежен березовой парфюмерией, липовая роса заместила сиреневый свинец автобусного Ц-О. Субботний реванш кротких лиственных. Каждая молекула кислорода имеет пестик, тычинки и лепестки.
Пузатые, вечно голодные, бычки-облака со свистом набивают молочные животы. Ну что, пободаемся? Проверим крепость лбов? Ласточка, певчая птичка харьковского велосипедного завода ХВЗ В-552И, за мной! Твой выход, твоя ария!
Ничто нас не вышибет из седла, такая поговорка, унаследованная от собратьев по парности колес - артиллеристов, была, есть и будет. Ура!
Граница города - железнодорожная эстакада с небывалой оценкой прочности на круглой бляхе 4.5М. Землемеры из государственной автоинспекции прямоугольник с черной диагональю на шесте вкопали далеко впереди, там, где кончаются не только люди, но и трубы. Но тем и хороша эта дорога в светлое поднебесье, что за бетонной аркой - уже никакой химии - все скрыто за чайным сервизом холмов. Сполоснул кто-то зеленые чашки после большой вечеринки, оставил сушиться донышком вверх у реки и забыл. Держи пять, растяпа.
В отличие от чинных усопших, живые прибывают на небо в мыле. После бесконечных петель и переменных промиллей, сразу же за постом мир вдруг становится уморительно плоским - хоть зови самодура закладывать геометрически правильный столичный город. Отсюда уже не далеко.
Когда съезжаешь с дорожной насыпи на проселок, Клинцовка с ее широкими разноцветными крышами напоминает старый читальный зал институтской библиотеки, все богатство политеха на зеленом сукне столов корешками вверх, синие справочники и красные задачники, пока хозяева налегают в буфете на пирожки, недописанные курсовики шушукаются и назначают свидания.
Дочка, блестя всеми оттенками дачной грязи, летит навстречу по улочке, разлинованной тенью соседского штакетника.
