- Я, я, я! - замотал он плешивой головой.
Оля вспомнила странного, заискивающе улыбающегося курортника, сующего ей кулек с желтой черешней и смешно бормочущего чего-то. И сразу же вдруг вспомнила и весь свой сон про Кратово, монорельс и монтера с двумя топорами.
- Господи, какой бред! - проговорила она и расхохоталась.
Пока приступы хохота сотрясали ее стройное молодое тело, Бурмистров, стоя на коленях, смотрел на нее с жалкой улыбкой.
- Это были вы? - повторила она, кончив смеяться.
- Да! Да! Да! - почти выкрикнул он и рукой с зажатой в ней двадцатипятирублевкой вытер свое лицо. - Я... извините... Ольга... я не сплю уже четвертую ночь. С Коктебеля.
- Вы... из-за меня?
- Да.
- И вы что, за мной ездили?
- Да.
- Зачем?
- Чтобы видеть, как вы едите.
Оля молча смотрела на него. Дверь открылась, и пожилой мужчина с прижатыми к голой груди пятью бутылками пива шагнул в тамбур. Стоящий на коленях Бурмистров не пошелохнулся. Покосясь на него и на Олю, мужчина прошел мимо.
- Встаньте, - вздохнула Оля.
Бурмистров тяжело приподнялся.
- Что вы хотите от меня?
- Я... Ольга... поймите только правильно...
- Что вы хотите от меня?
Он втянул в себя пахнущий креозотом воздух тамбура.
- Я хочу, чтобы мы виделись раз в месяц и чтобы вы ели для меня.
- И что мне будет за это?
- Сто рублей. Каждый раз.
Она задумалась.
- Это будет не в общественном месте, - забормотал Бурмистров. - В нормальном, уединенном, и еда будет совсем не такая, как...
- Я согласна, - перебила его Оля. - Раз в месяц. Только раз в месяц.
- Только раз в месяц, - восторженным шепотом повторил он и, прикрыв глаза, облегченно привалился к вибрирующей стенке. - О, как я счастлив!
- Только телефона и адреса я вам не дам.
- И не надо, не надо... Мы будем встречаться в каком-то месте... в условленный день и час... так лучше, так лучше. Когда вы сможете?
- Ну... - подумала она. - В понедельник я рано кончаю. В час десять. Давайте в час тридцать на... у памятника Пушкину.
- У памятника Пушкину... - как эхо, повторил он.
- Да, а вы - москвич?
- Я живу в Подмосковье.
- Тогда - всё. И, пожалуйста, больше не ходите за мной в туалет. - Она повернулась, взялась за ручку двери тамбура.
- А... в какой понедельник? - спросил он, не открывая глаз.
- В какой? Ну... как месяц начнется. В первый понедельник месяца.
- В первый понедельник каждого месяца.
Оля вышла.
В купе ее ждал проснувшийся Володя с помятым лицом и всклокоченными волосами. Витка по-прежнему спала.
Забравшись на верхнюю полку, они долго целовались, потом молча лежали.
'Я деньги взять забыла, - вспомнила Оля, теребя Володины волосы. - Раз в месяц. А что? Пусть посмотрит'.
В Москве на Олю пыльной подушкой свалилось сонное московское лето. Август она провела на даче в Кратово.
Гамак, сосны, концерт Сибелиуса для скрипки с оркестром, который она готовила к зимней сессии, пруд, Пруст, вечерний чай на террасе, визиты Володи, заканчивающиеся неизменным совокуплением в ельнике, бадминтон с соседом, велосипедные прогулки с Тамарой и Лариской, послеобеденный сон в мансарде.
За весь август она ни разу не вспомнила про приключение в поезде и, вероятно, забыла бы совсем, если бы не случай. В первый понедельник сентября она играла первую часть концерта своему педагогу Михаилу Яковлевичу. На середине он прервал ее своим традиционным двойным щелчком пальцев.
- Нэ, нэ, нэ. Нэ то. Типичное - нэ то! - забормотал он с нарочитым восточным акцентом, что часто делал, когда что-то не получалось. - Что-то у нас, Оленька, со звуком здесь - нэ, нэ, нэ. Мало тратишься. Не береги ты себя, лапочка. Лучше перехлест, чем недобор. И здесь... - он полистал ноты, - аккорды пошли, погудела, и - пошла на гриф! И - широко! И набирай! Набирай! Набирай до кульминации! А то - звук тормозишь, а темп форсируешь, и получается - ны темпа, панымаэшь, ны звука! И то - нэ, и это - нэ!
'Это нэ... Кто же так говорит? - задумалась Оля, глядя поверх скрипичных колков на гладкий еврейский лоб Михаила Яковлевича. - И это нэ... Бифштекс!'
Она сразу вспомнила бифштекс с яйцом, Бурмистрова и широко улыбнулась.
- Чего ты веселишься? - полез за сигаретами Михаил Яковлевич. - Лето прошло, а концерт ни с места.
В половине второго она со скрипичным футляром на плече подошла к памятнику Пушкину. Среди сидящих на лавочках сразу поднялся Бурмистров худой, плешивый, в бежевом плаще - и неряшливо- торопливой походкой двинулся к ней.
'А быстро с него загар сошел'. Оля с интересом смотрела на Бурмистрова как на диковинное растение, которое за полтора месяца умудрилось не завять.
- Здравствуйте, Ольга, - заговорил он, склоняя голову, но не подавая руки.
- Здравствуйте.
Лицо его было более спокойным и уравновешенным, чем тогда, большие зелено-голубые глаза смотрели с доброжелательным вниманием.
- Я думал, что вы в августе просто куда-то уехали, поэтому и не пришли.
- Это правда.
- Но я был спокоен.
- Почему?
- Я был уверен, что в сентябре вы обязательно придете, - улыбнулся он своей застенчивой улыбкой.
- Вот как? - усмехнулась Оля, встряхивая волосами. - Какая самоуверенность.
- Вы... музыкант? - Он заметил футляр.
- Почти.
- В Консерватории?
- Почти.
- А что значит - почти?
- Слишком много вопросов.
- Извините, - сразу привычно засуетился он. - Давайте... вон туда... и там поймаем авто...
Он пошел впереди Оли к бульвару.
'Интересно, есть у него женщина? - Оля смотрела на его размашистые ноги в серых брюках и новых замшевых ботинках. - У таких, как он, либо много, либо никого'.
На бульваре Бурмистров поймал бананового цвета 'Запорожец', помог Оле сесть назад и через двадцать минут подавал ей руку, когда машина остановилась напротив метро 'Автозаводская'.
- Далеко? - спросила Оля, выбираясь из 'Запорожца'.
