плюнула в автоматчика.
— Уходите через зал, на заднем и в винном все обложено, — пробормотал автоматчик, сменил рожок и выбежал. Сережа снял с Ольги наручники, вдвоем они освободили Реброва и Штаубе. Из пробитой бочки тек капустный сок, шарие каталось по полу, мягко жужжа.
— Ой… не могу, простите… — Штаубе шагнул в угол, расстегнул брюки и присел, подхватив полы полушубка. Его прослабило. Ребров поднял шарие, сиял с зубов продавщицы дестнитку:
— Тогда быстро.
— Какой гад! — Ольга вынула пистолет из сумки, сунула за пояс, запахнула шубу. — Вот вам и Злотников!
— Злотников пашет на Пастухова, — Штаубе палкой поддел слетевшую с головы грузчика вязаную шапочку, подтерся ей. — Один говнюк напиздел, а другие поверили…
— Быстро! Быстро! — Ребров выглянул за дверь. Штаубе подтянул штаны, захромал к двери. Они вышли и двинулись по коридору. Возле кабинета товароведа лежали убитые автоматчики и человек в штатском. Чуть поодаль лежала полная продавщица в белом халате со страшнои рубленой раной в пол-лица: ее пальцы сжимали кусок арматуры, ноги в войлочных ботинках слабо подрагивали, подплывая мочой. Возле двери в зал стояли автоматчик и молодая продавщица с окровавленным топором в руке.
— Давайте, пока они не прочухались, — автоматчик оттянул дверную задвижку. Ольга плюнула ему в лицо.
— Дура! — засмеялся он, вытираясь. Продавщица зло посмотрела на Ольгу, открыла дверь. Ребров, Ольга, Штаубе и Сережа вошли в зал. Здесь было много народа: выстроившись в три длинные очереди, участники войны получали посылки гуманитарной помощи. Слева у прилавков дрались, слышались крики женщин и мужская брань; у стены лежала женщина, дружинник и милиционер подносили ей нашатырь; у выхода шел обмен продуктами из только что полученных посылок. Ребров протискивался сквозь толпу, прокладывая дорогу остальным.
— Сынок, помоги! — низкорослый, полный инвалид на костылях схватил Реброва за руку. — Мне одному не уволочь! — Помоги, Христа ради!
— Не Христа ради, браток, — Штаубе подхватил посылку инвалида с одного края, Ребров с другого, — а ради славы советского солдата!
— Бот спасибо, братцы, вот спасибо! — взволнованно улыбаясь, инвалид ковылял за ними. — Ты где воевал, друг?
— 1-ый Белорусский, — Штаубе шел, бодро опираясь на палку, — начал под Прохоровкой, кончил Берлином.
— На рейхстаге расписался?
— И расписался и насрал между колоннами. От души.
— Танкист?
— Никак нет. Бог войны.
— Артиллеристы, Сталин дал приказ! А как же!
— Артиллеристы, зовет Отчизна на-а-ас! — пропел Штаубе.
Ребров, Ольга и Сережа громко подхватили:
— Из сотни тысяч батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину — огонь, ого-о-онь!
Перед ними расступились. Они вышли из магазина.
— А теперь, слышь, немец посылки шлет! — оживленно засмеялся инвалид.
— Да. Хочет колбасой рот заткнуть, — Штаубе настороженно огляделся. — Ну и хуй с ним…
Они бросили посылку на снег, прошли скаозь собравшуюся у магазина толпу и сели в красный «Москвич» с черно-желтой инвалидовской наклейкой. ЗИЛ стоял у газетного киоска, возле него суетились милиционеры и люди в штатском. Ребров завел мотор, вырулил на Голубинскую и осторожно поехал.
— Проскочили? — Ольга переложила пистолет в сумку, достала портсигар.
— Не торопитесь, Ольга Владимировна, — покосился в окно Штаубе, — у них пиздюли не залежатся.
— Сережа, ты челнок не потерял? — Ребров облизал пересохшие губы.
— Неа, — Сережа вынул челнок.
— Дай-ка мне, — Ольга взяла челнок, сунула в карман шубы, закурила. — Витя, а почему ты про Злотникова не сказал?
— Потому что Радченко Соловьеву не знал лично.
— И вы до конца не были уверены? — повернулся к нему Штаубе.
— И я до конца не был уверен.
— Значит это… крест?
— Значит это крест, — Ребров взял у Ольги папиросу, затянулся.
— Век живи, век учись! — зло усмехнулся Штаубе. — А здоровьем расплачивайся!
— У нас не было выбора, Генрих Иванович. Риск был оправдан, мы же смотрели по сегментам.
— Что сегменты… по раскладке выпала восьмерка. Тут не знаешь, чему верить…
— Верьте инструкции, Генрих Иванович. Внимание всем: на вокзале быть чрезвычайно осмотрительными.
— Мимикрия? — спросила Ольга.
— 6, 3. И легче, легче…
— Куда уж легче! — пробурчал Штаубе, отворачиваясь.
В 14.55 они подъехали к Казанскому вокзалу.
— Носильщик! — крикнул Ребров, вылезая из кабины. От группы носильщиков отделился один и подвез тележку к машине.
— 56-ой поезд, пожалуйста, — Ребров открыл багажник.
— «Енисей»? Сделаем… — носильщик вынул из багажника и поставил на тележку металлический ящик с промежуточным блоком, чемодан с жидкой матерью и рюкзак. Ребров взял «дипломат», Штаубе — портфель. Носильщик быстро повез тележку, — Давайте мороженое купим! — Сережа взял Ольгу за руку.
— Мороженое, Сережа, зимой не едят, — сухо проговорят Ребров. Когда подошли к подъезду, ушедший вперед носильщик обернулся:
— Какой вагон-то?
Ребров достал билеты:
— Седьмой. Места 9-12.
У вагона их встретила кудрявая татарка-проводница, с улыбкой посмотрела билеты:
— До Красноярска? Вот молодцы! А то все самолетом, да самолетом. Никак брильянты везете? — она кивнула на металлический ящик, с которым возится носильщик.
— Хуже. Киноаппаратуру, — Ребров взял у нее билеты.
— Кино про нас снимать? — засмеялась она, обнажив золотые зубы. — Давно пора!
Носильщик занес вещи в купе. Ребров дал ему 6 рублей.
Через 9 минут поезд тронулся.
— Слава Тебе, Господи, — перекрестился Штаубе.
— Поехали! — Сережа сдвинул оконную занавеску.
В дверь постучали.
— Открыто! — громко сказал Ребров. Вошла проводница, присела на край дивана.
— Разместились нормально? — не переставала улыбаться она, раскладывая на коленях кожаную папку с карманчиками для билетов.
— Вполне, — кивнул Ребров, отдавая ей билеты.
— Дорогуша, как у вас обстоит дело с ресторацией? — спросил Штаубе.
— Получше, чем у вас в Москве, — она свернула билеты и засунула в карманчик, — икорка, балычок, солянка, цыплята-табака. Коньяк, шампанское.
— Отлично! — Штаубе шлепнул себя по колену. Ребров дал ей 10 рублей:
— За постель и за чай.
— Сдачи не надо, — улыбнулась Ольга.
