— Он крепкий орешек, — заметила она.
— Все они такие.
— Но Эвелло особенно. Он — организатор. Пока ты лежал в больнице, я встречалась с несколькими людьми, которым известно кое-что об этом человеке. Мне удалось выведать не слишком много, да и проверить эти сведения нет никакой возможности, но некоторые моменты явно могут тебя заинтересовать.
— Например?
Она посмотрела на меня улыбаясь — грациозная дикая кошка, оценивающая силы своего партнера, прежде чем сообщить ему, кто скрывается за входом в логовище.
— Мафия, — проговорила она после недолгого молчания.
Я неожиданно ощутил, как липкий пот и страх растекаются по всему моему телу от кончиков ступней до корней волос. Слова застряли у меня в горле, но я все же сумел выдавить:
— Откуда им это известно?
— Точно они ничего не знают. Лишь подозревают, вот и все. Именно поэтому делом и заинтересовалось ФБР.
— Еще бы им не заинтересоваться. Но они тоже ходят вокруг да около, поэтому ничего удивительного, что меня решили вывести из игры.
— Ты можешь поднять слишком большой шум.
— Но он и так уже поднялся, разве нет? Вельда не ответила.
— Вот, значит, в чем дело, — произнес я. — Они, видимо, решили, что я — одно из звеньев в цепи, но прямо заявить об этом не осмелились, а предпочли задать мне массу вопросов, надеясь, что я как-нибудь проболтаюсь. И они не оставят этой идеи до самой своей смерти. Или до моей. Коготок увяз — всей птичке пропасть, как говорится. Абсолютно чистых людей не бывает, и невиновность — понятие относительное.
— Может быть, это и неплохо, — четко произнесла Вельда. — Все очень странно, Майк. Безупречная честность не в моде в наши дни. У каждого находится нечто такое, что он пытается скрыть. Если убийцу повесят за преступление, которого он не совершал, кому от этого хуже?
— Ты заговорила по-новому, детка.
— Учусь у тебя.
— Тогда покончим с этим.
Вельда потянулась за сигаретой. Каждое ее движение было полно женственности; нежная, гладкая кожа отливала янтарной желтизной в свете лампы. Линия кисти мягко перетекала в плавный изгиб руки и плеча — словно на полотне великого живописца. Глядя на эту картину, можно было и забыть, что уже дважды эта самая рука сжимала пистолет, с хриплым лаем выплевывавший пули в живот человеку.
— Теперь за относительную невиновность придется расплачиваться, — произнесла она. — Ты, Майк, будешь наживкой, которую они хотят использовать для своих целей.
— И в конце свершится воля народа.
— Да, — ухмыльнулась Вельда, — но не расстраивайся, Майк. Они украли твой прием. Ведь раньше ты частенько пользовался подобным трюком.
Я начал перебирать патроны, лежащие в пепельнице. Вельда молча наблюдала за мной. Затем встала и, бросив пачку сигарет на стул рядом со мной, стала одеваться.
Я не смотрел на нее. Я думал о том, что хочу сделать, и о том, что для этого мне лучше было бы стать невидимкой. Я представлял себе толстые рожи негодяев, разжиревших на человеческом мясе, перекосившиеся от ужаса и боли в тот самый миг, когда рукоять пистолета 45-го калибра впечатывается им в переносицу. Я рисовал в уме тайную армию подонков, выходящих на свой гнусный и страшный парад под знаменами мафии, армию подлецов, смеющихся над нами и нашими законами, и видел, как самодовольное выражение их лиц сменяется ужасом, когда каждый новый день приносит им вести о смерти их сообщников.
Вельде не трудно было прочесть мои мысли: она уже видела меня таким и раньше. И она знала, как вернуть меня на землю.
— Должно быть, пришло время научить этих молодчиков чему-нибудь новенькому, а, Майк? — нежно проворковала она.
Когда Вельда вышла и закрыла за собой дверь, в комнате как будто стало темнее.
Глава 5
Какое-то время я продолжал сидеть, следя за переливами разноцветных городских огней, отражавшихся в стекле и превращавших мое окно в волшебный калейдоскоп. Там, снаружи, обитало чудовище: его голос поначалу казался похожим на монотонный гул, но тот, кто слушал его достаточно долго, мог различить в нем равнодушную и циничную усмешку, сулящую десяти миллионам людей большие и мелкие неприятности. А когда вслушаешься еще внимательней, хихиканье обращается в хохот, самодовольный хохот того, кого забавляет кровь, хлещущая из раны, и для кого смерть выглядит славной шуткой.
Да, это чудовище хохочет над такими, как вы или я. Его голос — это голос парня с бичом, смеющегося, чтобы заглушить крики своей жертвы. Он раздается то тише, то громче, и за ним не слышно ни сдавленных стонов, ни воплей страдания.
И тут я подумал о статистике. Сколько людей погибают ежеминутно в автокатастрофах? Сколько остаются калеками? Сколько человек становятся жертвами насилия? Все эти цифры известны и без конца обсуждаются на разных заседаниях. Но есть вещи, которые статистика не учитывает. Сколько людей терзаются страхами? Сколько проводят ночи без сна в бесплодных тревогах? Сколько мучаются мыслью о том, где сейчас их дети и что они делают. Сколько человек знают об армии молчаливых молодчиков,
