говоришь слишком много, Корделия, и заставляешь меня много говорить. А я не хочу сейчас беседовать. Я ждал тебя так долго, я хочу заниматься с тобой любовью, еще, - он больно поцеловал ее в губы, - и еще, его поцелуи прошлись вдоль ее шеи, - и еще.
Пока я не наскучу тебе, подумала она с внезапным отчаянием, но теперь уже поздно переводить назад стрелки часов. Страсть снова сблизила их, и она забыла все, кроме своей любви к нему.
Часы бежали. Дневной свет уже стал угасать, когда они спустились вниз, держась за руки, как два нашаливших ребенка.
- Я боюсь, Бланка догадывается, чем мы занимались полдня, - хихикнула Корделия.
- Может, и догадывается, но она сама тактичность, - ответил Гиль. - Вот поесть бы сейчас, я страшно голоден.
Еда была. Обычно в это время накрывали в столовой. Необъятных размеров блюдо с тушеным кроликом, приправленным ароматными травами, фрукты, разнообразный сыр и вкуснейшие мучные палочки с сиропом. Конечно, вино. И кофе, который они пили в гостиной, сидя на полу перед огнем с мурлыкающей между ними кошкой.
Корделия не думала сейчас ни о будущем, ни о прошлом. Она жила в настоящем, только в нем, отказываясь что-либо предчувствовать. Снова она готова оказалась в объятиях Гиля, еще раз испытав такую эмоциональную и физическую полноту существования, о какой никогда и не мечтала, и наконец заснула, положив голову на его плечо.
Но утром, когда она проснулась, его рядом не было, и ощущение брошенности пронизало ее дрожью.
Когда они занимались любовью, разум ее засыпал и она успела забыть, что в действительности он не принадлежит ей и что она не сможет играть никакой роли в его будущем.
Она постаралась разогнать эти мрачные мысли. Сегодня она снова будет рисовать, работать над его портретом. Она снова художник, и это Гиль вернул ей веру в себя и в свой талант. А еще она любит и любима, и ее чувства победны и красочны. Будь же счастлива тем, что ты имеешь здесь и сейчас, сказала она себе.
Корделия нашла Гиля в столовой, опять погруженного в груду бумаг, которая заняла весь стол. Кофе стоял перед ним нетронутым, волна энергии исходила от него, наполняя комнату флюидами целеустремленности и силы.
- Доброе утро, - сказала она. Это прозвучало слишком формальным обращением к мужчине, в чьих объятиях она провела ночь, но она не нашла, что бы сказать иное, лучшее.
Он поднял на нее глаза, и они сверкнули властностью, он улыбнулся, улыбка была так ослепительна, что оглушила ее.
- Корделия, - сказал он, и голос его дрожал от переполнявших его чувств. Ты не поверишь, посмотри- ка... - и потащил к столу, победно смеясь.
- Что это, Гиль? - спросила она.
- Я очень рано проснулся, - начал он. - Ты так мирно спала, я не стал тебя тревожить и пошел бродить по дому. Добрался до чердака, где играл еще ребенком.
Он усадил ее на стул, положив ей на плечи свои тяжелые сильные руки, что ей так нравилось.
- Я все это время переворачивал Морнингтон Холл вверх дном в поисках старых бумаг, которые могли бы открыть мне правду о моих родителях. Но то, что я искал, здесь, Корделия, люди, жившие в доме, забросили ненужный им хлам на чердак. Это письма моего отца к моей матери после ее возращения в Испанию. И письма, которые она писала ему, но не отправляла...
Внезапная туча набежала на его лицо, и Корделия бережно положила свою руку на его.
- Сколько боли причиняют друг другу разлюбившие люди, - сказал он. - Все эти годы я видел только черное и белое, но все сложнее. Мать была озлоблена, она изведала несправедливость. Но... - он колебался, и она видела, что это новое знание было для него тяжело и мучительно. Он сделал над собой усилие, переборол боль и заставил себя продолжать. - Она тоже причиняла ему зло. И никогда не говорила мне всей правды.
Его пальцы схватили ее руку, и он не убирал их, пока рассказывал то, что собрал по частям.
Жиль Морнингтон и Мария Розарио Монтеро полюбили друг друга и поженились очень молодыми и вопреки недовольству своих семей. Если бы Морнингтоны приняли и полюбили испуганную юную испанскую невестку, все могло бы сложиться иначе. Но она была одинока и несчастна в своем вынужденном изгнании, оторванная от своих гор, своего народа и родного языка.
- Она так никогда и не научилась хорошо говорить по-английски, - сказал Гиль. - И решила, что Англия - холодное, недружелюбное место, полное черствых людей, и говорила мне, что мой отец выслал ее вон. Но смотри: это было совсем не так, что с очевидностью следует из писем. Она хотела домой, она плакала и умоляла поехать в Испанию. Наконец он, конечно, неумно предоставил ей самой решать. И она уехала домой, взяв меня с собой, не условившись об этом с отцом. Она просто взяла и увезла меня.
- Наследника Морнингтона, - медленно произнесла Корделия. - Он мог потребовать вернуть тебя через опекунский суд.
- Мог, - согласился Гиль, - но не сделал этого. Здесь много писем, в которых он молит о моем возвращении или соглашается на мое воспитание здесь с тем, чтобы я мог время от времени приезжать в Англию. После второй женитьбы на первых порах у него были трудные обстоятельства. Она зацепилась за эту причину и не отпустила меня. Это становилось мучительным для всех, - он порылся в грязных бумагах и положил один из листков перед Корделией. - Здесь отказ от поддержки и признания меня наследником до тех пор, пока она не согласится отправить меня в Англию. Она называла его обманщиком и отцом, отказавшимся от сына, но это было не так. - Гиль провел свободной рукой по волосам и криво усмехнулся. - Есть ли что-нибудь более страшное, чем любовь, перешедшая в ненависть? - печально процитировал он.
Корделия едва дышала, так действовал на нее его рассказ.
- Вот так это было, - сказал он. Он говорил легко, но она уже знала, что именно так он говорит при напоре сильных чувств. - Затем долгое время они молчали, но переписывались. Но есть еще одно письмо.., письмо, с которым он обращался ко мне, которое я не получил. - Он вздохнул. - Может быть, тогда я покинул Кангас, и здешние обитатели не знали, где меня искать. А может, им было просто наплевать, и письмо было отправлено на чердак вместе с другим хламом.
- Тебе писал твой отец? - спросила она чуть слышно.
- Да, да. Это была единственная возможность нашего общения... Он рассказывал мне свою часть истины.., уклончиво, конечно, но иначе, чем моя мать. Он тоже не был святым, как и я. Он написал также, что встретил прекрасную женщину и женился на ней, но не решился открыть ей горькую историю своего первого брака, боясь потерять ее любовь и уважение. Обещал, что в тот день, когда окончательно уверится в ней, расскажет ей все.
- Так и отложил это в долгий ящик, - поморщилась Корделия.
- Это лишний раз доказывает, что каждый день мы должны жить так, как будто другого дня не будет, - Гиль произнес это как лично выношенную истину. - Еще он написал, что несмотря ни на что, я остаюсь его наследником, и просил меня, если я не против, ответить ему. Он очень верил, что для него еще не поздно попытаться стать мне истинным отцом.
- О, Гиль, - воскликнула Корделия, тронутая рассказом. - Если бы только это письмо достигло тебя! Ты- то думал, что он о тебе забыл, а потом он должен был думать, что ты отверг его! Какая печальная, какая ужасная история!
- Да. Это история обоюдных ошибок и обоюдной вины. Но наконец я могу сказать Эвелин и Рану, и маленькой Гайнор правду. Ее муж, их отец не был монстром, а был всего-навсего человеком с сильными страстями, заблуждавшимся, ошибавшимся, как и все.
Он освободился из ее рук, встал и подошел к окну.
- Теперь наконец-то я знаю, кто я, - сказал он. - Я лорд Морнингтон не только по закону, но и потому, что мой отец хотел этого.
Он стоял к ней спиной, но она слышала правоту, гордость и, конечно, радость, звучавшие в его голосе. Горечь прошла, исчезла трещина, прежде делившая его на два разных существа, никак не соединявшихся. Теперь эти двое стали одним - Гилланом де Морнингтоном Монтеро, и он занял свое место, на котором хотел
