все лакеи были так же веселы, как и господа.
С приездом главного начальника в город С.{52} дом генерала оживился еще более. Накануне великой драмы, казалось, никто не предвидел будущих развалин. Приезжие из Петербурга штабные офицеры и адъютанты внесли за собой ту прелесть недосказанных слов, улыбок, жестов, которая особенно понравилась замужним сестрам Жоржа и другим дамам. Сам генерал как будто смягчился: стал веселей, внимательней, менее груб и резок и был в восторге от посещений важных лиц. Генеральша хохотала до слез, слушая самые скабрезные анекдоты и прочитывая свежие французские романы, привезенные петербургскими гостями. Сестры Жоржа наряжались и кокетничали; петербургские адъютанты снисходительно ухаживали для развлечения. В большом, густом саду, среди аромата цветов и зелени, часто пили по вечерам чай, и в темных сумерках теплой южной ночи раздавался веселый смех, женские недосказанные обмолвки, полуфразы, нежные намеки и хвастливые возгласы: 'мы их шапками закидаем!'
На Жоржа эта атмосфера производила какое-то чарующее действие. Особенно поражал его приезжий молодой адъютант своими манерами, молодцеватой осанкой, изяществом форм, движений, слов... Он уже подражал ему, глядел ему в глаза с верой неофита{53} и ревновал к нему Каролину. Сидя поодаль от чайного стола, Жорж слушал, как адъютант перекидывался bons-mots* с одной молоденькой женщиной, и в то же время ревниво следил за Каролиной. Он увлекся адъютантом, обвел глазами и не нашел гувернантки. Он незаметно встал и пошел в глубь сада... В темноте мелькнуло у самой решетки белое платье...
______________
* острыми словечками (франц.).
- Это вы, Каролина?
- Я. Что тебе, Жорж?
- Что вы здесь делаете?
- Ничего... Видишь, смотрю на улицу. Надоело там.
Он стал около. От дома доносился веселый говор и смех. По улице, мерно ступая и звякая цепями, возвращались с работы на блокшивы арестанты. Они прошли, цепи звякнули тише, совсем тихо, и все смолкло. Только в ночной тиши раздавались от бухты протяжные оклики часовых: 'слу-шай!' и вслед затем такой же ответ: 'слу-шай!..'
- А пора тебе спать, Жорж... скоро десять часов! - заметила, вытирая слезы, Каролина.
- Вы о чем это, Каролина, плакали? О чем - говорите?
- Так, Жорж... Ну, пора!
- Нет еще... Вы скажите, о чем!
- Ну, скажу... скажу... Пойдем...
- А ты придешь за мной? - шепнул мальчик.
Она закрыла ему рот влажной рукой и приказала молчать.
- Придешь?
- Будешь умницей, приду! - рассмеялась Каролина.
- И с адъютантом без меня не будете говорить?
- Опять... тоже ревновать?.. - подсмеялась Каролина.
- Не смейтесь, лучше не смейтесь, смотрите! - пригрозил Жорж.
- Так я тебя и боюсь!
- Конечно, боитесь! - уверенно отвечал Жорж и пошел вместе с Каролиной к гостям.
- Приходи же скорей! - шепнул он после прощания с родителями и гостями. - Да расскажи, о чем ты плакала! - тоном капризного тирана прибавил Жорж, уходя спать.
А в саду еще долго раздавался смех и уверенный говор, что 'мы их шапками закидаем'.
IV
Через несколько дней у генерала был большой обед. Приехало много генералов, адмиралов и других офицеров. Жоржа одели в новую бархатную черную курточку и приказали хорошенько повторить стихотворение 'Бородино'. Обедали с музыкой, пили много. Жорж обращал особенное внимание на самого почетного гостя, высокого, худощавого генерала, с умным лицом и коротко остриженными волосами. Он мало ел, саркастически улыбался, и, когда говорил тихим голосом, все слушали. Жорж заметил, что 'старика' все побаивались, а генерал особенно почтительно ухаживал за ним. Когда после обеда вышли на балкон, генерал взял Жоржа за руку и представил старику.
Старик ласково улыбнулся, потрепал Жоржа по щеке сухими, длинными пальцами и промолвил:
- Молодец... учится?
- Как же, ваша светлость! - отвечал отец.
- Бойкий мальчик! - заметил другой генерал.
Жорж стоял среди балкона и не знал, что ему делать. 'Старик' щурил глаза, прихлебывая из чашки кофе, и, казалось, не расположен был беседовать с Жоржем. Однако, видя неловкое положение мальчика и какое-то напряженное ожидание в лице генерала, проговорил:
- Молодец... молодец. В военную?
- Непременно, князь. Я буду военным! - с гордостью отвечал Жорж.
- Он и стихи более военные любит, ваша светлость! - подхватил отец. Если позволите, мальчик почтет за честь...
Старик любезно кивнул головой и - Жоржу показалось - поморщился. Но делать было нечего. Отец уже кивал головой, и Жорж, откашлявшись, начал молодецким тоном:
Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Когда он кончил, старик снова потрепал его по щеке, снова назвал 'молодцом', и Жорж ушел с балкона, провожаемый общим одобрением гостей, чувствуя себя несравненно выше и лучше оттого, что его похвалил сам 'старик'. Жорж заметил, что отец его, прослезившись от умиления, взглянул на мальчика так, как будто он свершил какой-нибудь подвиг. Жорж серьезно почувствовал себя героем, а в глазах матери, сестер и Каролины он и в самом деле приобрел нечто героическое оттого, что читал 'Бородино' перед самим 'стариком'.
Однако ночные посещения каролининой комнаты не остались бесследны для здоровья Жоржа. Он бледнел, худел и наконец как-то вечером почувствовал такую боль и ломоту во всем теле, что его уложили в постель. Через три дня он был в нервной горячке. Он метался, кричал и бредил женщинами. Каролина в испуге, чтобы мальчик не проговорился в бреду, сама ухаживала за ним.
Когда кризис прошел и мальчик стал поправляться, Каролины уже не было в доме. Мать бранила ее пред Жоржем, называя гадкой. Жорж покраснел и не сказал ни слова.
Военная гроза надвигалась все ближе и ближе{55}. По улицам возили пушки, двигались солдаты, матросы. Лица всех сделались серьезнее, сосредоточеннее, тише. Уже не слышно было, что 'шапками закидаем'; готовились к чему-то нешуточному; генерал, как говорила прислуга, 'осел'. С солдатами стал мягче, точно подделывался к ним. Семья генерала торопилась уезжать, а Жоржа собирались отправить в Петербург, в казенное заведение. Жорж от души радовался. Он уже забыл о Каролине и перед отъездом в Петербург так назойливо приставал к толстогрудой жене кучера, поймав ее в саду, что та, вырвавшись наконец, дала ему звонкую пощечину, прибавив крепкое словцо, при веселом хохоте работавших в саду арестантов.
Жорж бросился было за ней, но жена кучера показала ему такой здоровый кулак, что Жорж зарыдал в бессильной злости и поклялся, когда будет офицером, отпороть эту 'мерзавку'.
Он так и сказал 'отпороть', не ожидая, что к тому времени Пелагея уж будет 'временнообязанная'.
V
- Повернись-ка?! Молодцом, молодцом, брат! Привык? Потасовку задали, а? - весело говорил старый дядя сенатор, подняв на свой большой, плешивый лоб золотые очки и добродушно посмеиваясь, когда Жорж вечером в первую же субботу явился из заведения в отпуск, в новом шитом мундирчике.
- Отцу писал, молодец?
- Писал, дяденька!
- Хорошо... хорошо... Есть хочешь?..
- Благодарю, дяденька. Не хочется.
- Ну, как хочешь. Когда я был кадетом{56}, я всегда хотел есть!.. Ладно, ладно. Ступай теперь к тетке, ступай, дружок! - заметил старый сенатор. Он ласково потрепал Жоржа по щеке и, опустив со лба очки,
