на что-то, занимал деньги на лихачей, на рестораны, на веселые пикники, в полной уверенности, что все эти долги заплатятся. И долги росли быстро, так что он сам испугался, когда ростовщик потребовал уплаты пятисот рублей.
Жорж продолжал почтительно ухаживать за теткой и нередко брал у нее деньги, а Вера Алексеевна продолжала кокетничать с той искусной манерой женщин за тридцать лет, которые сводят с ума молодых мальчиков. Сперва она разыгрывала роль 'второй maman', но когда у 'мальчика' стали пробиваться усы и он, вздрагивая, взглядывал на ее шею, она краснела, сердилась, драла его за уши, смеясь, когда он горячо целовал ее руки, и становилась с ним на ногу 'старшего друга'. Она любила расспрашивать, с кем он знаком, советовала ему не знакомиться с 'этими дамами', то требовала, чтобы он рассказал 'все... все...', то вдруг сердилась, когда Жорж описывал ей красоту Сюзеты, с которой ужинал, капризно поджимала губы и, как бы невзначай, спускала с плеч косынку, показывая Жоржу шею и тяжело дышавшую грудь. Когда Жорж, лукаво улыбаясь, говорил, что он 'невинный мальчик', она снова впадала в тон 'второй maman', наставляла его на путь истины, советуя не быть испорченным и гадким мальчиком, и зажимала наглую улыбку Жоржа своей влажной ладонью. Она ревниво следила за ним, когда знакомые дамы бывали особенно любезны с Жоржем, и дулась на него, если он часто уходил из дому 'к товарищам'.
Вера Алексеевна считала себя женщиной строгой добродетели, и ни одна тучка не омрачила ее супружеского счастья. Она дорожила репутацией, считала мужа 'добрым старичком' и избегала опасностей увлечения; но эта заманчивая игра с 'птенчиком', игра, которая не могла быть предметом сплетни, манила ее. Она желала одного рыцарского обожания, она и мысли не допускала о чем-нибудь другом и в то же время она, к изумлению своему, чувствовала, что сердце ее бьется, как птица в клетке, когда она ощущала близость горячего дыхания юноши. Ей нравилось играть с Жоржем, то вызывая краску волнения на его щеки, то обливая его холодной водой строгих нравоучений. Она и сама не замечала, как мало-помалу увлекалась этим юношей с любопытством неудовлетворенной жены и с расчетом опытной светской женщины, уверенной, что это увлечение не нарушит спокойствия жизни. Да наконец ведь это так пикантно видеть всегда около себя такого свежего, неиспорченного мальчика! Он еще невинный мальчик, и разве не от нее, тридцатитрехлетней женщины, зависит всегда удержать его на той границе почтительного обожания, которое дальше краски волнения и робких поцелуев не идет? Ведь она не молодая девочка!..
Так, обманывая себя, отгоняя от себя с презрительной усмешкой всякую мысль о том, что Жорж стал ей как-то опасно близок, она нередко удерживала его по вечерам дома и, сказавшись больной, надевала капот, распускала волосы и, лежа на кушетке, заставляла Жоржа читать ей вслух французские романы.
Сперва эти 'чтения' шли довольно спокойно, прерываемые сыновними лобзаниями и материнскими поцелуями, но как-то раз, когда Вера Алексеевна, выставив свою маленькую ножку, в крохотной туфле, слишком резво играла носком и слишком выразительно взглядывала своими прекрасными синими глазами, 'чтение' кончилось так неожиданно, что когда на следующее утро Жорж, как ни в чем не бывало, почтительно подходил к ручке 'ma tante', Вера Алексеевна стыдливо опустила глаза, долго не могла поднять их на милого мальчика и не пускала его к себе на глаза целое воскресенье.
Однако, в первый же вечер, когда Жорж пришел из заведения, она снова пригласила его читать, хотя и предупредила, лукаво посмеиваясь и слегка щипля за ухо, чтобы он не был гадким мальчишкой.
Сенатор, по обыкновению, сидел в своем кабинете за книгами и картами и искренно был рад, что жена в последнее время стала домоседкой и была в хорошем расположении духа.
VII
Долги опутывали молодого человека густой сеткой. Требовали уплат, грозили жаловаться начальству. Жорж писал матери, но присылаемые деньги были каплей в море. Он решился сказать тетке о своих долгах; та изумилась цифре долга, ревниво допрашивала с придирчивостью любовницы, куда 'мальчик' истратил столько денег, и заплатила его долги, сделавши долг сама и взяв с него торжественную клятву, что он никогда не будет ужинать с 'этими тварями'. И, чтобы вознаградить его и узнать самой прелесть ужина в ресторане, она однажды поехала вместе с Жоржем в ресторан в наемной карете и восхищалась удивлением Жоржа, что 'ma tante' еще прелестнее после выпитой вдвоем бутылки шампанского. Они покутили как добрые товарищи, она с любопытством неизведанного удовольствия, он с торжеством счастливого любовника. Им было весело, к тому же оба были навеселе и, расставаясь, согласились еще раз попробовать поужинать вдвоем.
Хотя Вера Алексеевна нередко платила долги Жоржа, но под конец долги накопились до почтенной суммы в тысячу рублей. Жорж рассчитывал на тетку и не особенно заботился о том, что будет впереди. Еще несколько месяцев и он будет офицером, а там все пойдет как по маслу.
Это было месяца за два до выпуска. Богатые товарищи собирались устроить замечательный кутеж с десертом в виде одной знаменитой француженки, согласившейся возлежать на столе au naturel. Решено было устроить пирушку в ближайшее воскресенье. Разумеется, Растегай-Сапожков должен быть там непременно, дело было за какими-нибудь пятьюдесятью рублями. На беду их не было, занять было негде: тетка, как нарочно, уехала за несколько дней в Москву. Спросить у товарищей, сознаться, что он затрудняется в таком пустяке, ведь это... стыд, такой стыд, что об этом и думать нечего... Он просил у швейцара, у солдат, у каптенармуса, готов был за пятьдесят рублей дать расписку на пятьсот, но денег не достал: ему не дали, несмотря на самые заискивающие просьбы.
Жорж был в отчаянии, в настоящем отчаянии. Не быть на пирушке, отсутствовать, чтобы сказали, что у бедняги нет денег, - возможно ли перенести такой позор, именно позор! Как ни трусил Жорж своего дядю, но он решился обратиться к нему и с этой целью поехал к сенатору утром в воскресенье. На беду дяди не было дома. Ему сказали, что он уехал с утра. Он в волнении ходил по зале, посматривая на часы. Уже первый час. Досадно. Он снова начал ходить, то прислушиваясь к стуку карет, то подходя к окну. Он перешел в большой дядин кабинет - оттуда скорей увидишь дядину карету! Пробил час. Он опять заходил, проклиная сенатора, что тот долго ездит. И надо было ему уехать! Сидел бы за своим столом, за своими дурацкими книгами. Машинально он взглянул на большой стол - книги везде, одни книги, но внизу, под одной из книг, он заметил футляр. Что это? Звезда Белого Орла{67}. Верно, забыли спрятать в комод? Эти вещи всегда в комоде. Впрочем, дядя так рассеян... Он раз куда-то так запрятал алмазную звезду Александра Невского{67}, что, когда надо было надеть ее, звезду нигде не могли найти и только через несколько часов общих поисков ее отыскали в китайской коробке, где лежали шахматы. А красивая эта звезда Белого Орла! Жорж приложил ее к груди. Идет, ничего! Однако пробила половина второго. Черт знает, отчего этот 'лысый черт' не едет! Он повертывал звезду в руках, и вдруг мысль, как молния, блеснула в голове. 'Взять?..' Ведь никто не осмелится и подумать? Одна мысль, что могут подумать на него, привела его в негодование. 'Скверно, подло!' - шептало что-то внутри, и кровь сильно стучала в виски. 'Я заложу, выкуплю и положу на место! вопрос в дне, в двух. До того времени не хватятся, а хватятся - на него не осмелятся подумать'... Господи! Уже третий час. Он быстро выдернул футляр, сунул в него звезду, опустил в карман, повернулся и - на пороге кабинета увидел дядю сенатора.
По глазам его он понял, что старик все видел. Впрочем, быть может, ему показалось. Он решился взглянуть снова. Строгие глаза глядели на него из-под очков с таким презрением, что Жорж замер от страха.
Несколько мгновений длилось это убийственное молчание.
- Если бы ты не был сыном моего брата, я бы...
Старик не мог продолжать. Он перевел дух и только глухо проговорил:
- Вон отсюда!
Жорж бросился в ноги и пробовал схватить колени с жалобным воем пойманного щенка.
Старик брезгливо отодвинулся, словно под ногами была гадина, и, уныло качая головой, прошептал:
- И это будущий слуга отечеству!? Это Растегай-Сапожков... Встань! Не валяйся в ногах и выслушай! Никогда про это никто не узнает!.. Бедный брат! - шепнул старик, отирая с усов скатившуюся слезу. - Исправься, если можешь, но чтобы ноги твоей у меня не было, слышишь!? Да пришли список долгов, я заплачу!
Жорж сунул на стол футляр и вышел из кабинета. Стыд и злоба давили его невыносимой тяжестью.
Старик заперся в кабинете и не вышел обедать.
Когда приехала тетка и спросила о Жорже, старик не велел произносить его имени. Вера Алексеевна похолодела от страха и в тот же вечер поехала в заведение. Узнав, в чем дело, она пожалела 'мальчика' и
