Я повернулся к брезентовой стене, и выяснилось, что мне их видно. Они сидели между палаткой и костром, и их тени, длинные, пугающие, шевелились на брезенте. Я словно на представлении театра теней. Перед моими глазами тень-бутылка перекочевывала из одной тени-руки в другую.
— Знаешь, что бы я сделал, если б застукал тебя с моей женой? — спросил Эла мой отец.
— Наверное, осведомился, не требуется ли мне помощник, — ответил Эл, и все опять расхохотались. Удлиненные тени-головы запрыгали по брезенту вверх-вниз, вправо-влево. Они дергались, словно колдуны, нагоняя на меня страх.
— Нет, серьезно, — гнул свое отец. — Серьезно. Знаешь, что бы я сделал, если б застукал тебя с моей женой?
— Что, Карл? — спросил Рэнди Эрл.
— Видишь вот это?
Новая тень появилась на брезенте. Тень от отцовского охотничьего ножа, который он всегда брал с собой, который вскорости я увидел в деле, когда отец по рукоятку загнал нож в брюхо оленю и вспорол его, вываливая зеленые дымящиеся внутренности на ковер из сосновых иголок и мха. Свет, отбрасываемый костром, и наклон палаточной стены превратили нож в копье.
— Видишь эту штуковину? Если я поймаю какого-нибудь прохиндея с моей женой, то переверну его на спину и вырежу ему причиндалы.
— И он до конца своих дней будет писать сидя, не так ли, Карл? — Это Хуби Левескью, проводник.
Я подтянул колени к груди, обхватил их руками. Никогда мне так не приспичивало, ни до, ни после.
—
— А как насчет женщины, Карл? — спросил Эл Латроп. В дупелину пьяный. Я это видел по его тени. Ее качало взад-вперед, словно он сидел в лодке, а не на бревне у костра. — Вот-т ч-что мне хотелось бы знать? Что бы ты сделал с женщиной, которая… которая впускает кого-то через черный ход! А?
Охотничий нож, превратившийся в копье, медленно поднимался и опускался.
— Чероки обычно разрезали им носы. Как бы переносили щель на лицо, чтобы все в племени знали, какая часть тела навлекла на них беду.
Мои руки оторвались от колен, скользнули ниже. Я сжал мошонку и смотрел на медленно опускающуюся и поднимающуюся тень отцовского охотничьего ножа. Живот сводило судорогами. Я чувствовал, что обдую спальный мешок, если немедленно не выберусь из него.
— Разрезали им носы? — переспросил Рэнди. — Здорово придумано. Если б мы сохранили эту традицию, половина женщин Плейсервилла ходила бы с такими отметинами.
— Но не моя жена, — заметил отец. Из его голоса исчезли пьяные нотки, и смех буквально застрял в горле Рэнди.
— Разумеется, нет, Карл. — Возникла неловкая пауза. — Да кто такое мог подумать? Лучше выпей.
Тень отца приложилась к тени-бутылке, отдала ее назад.
— Я бы не стал разрезать ей нос, — продолжил дискуссию Эл Латроп. — Я бы оторвал ей голову.
— И правильно, — поддержал его Хуби. — За это я и выпью.
Больше я терпеть не мог. Вылез из спальника, и тут же холодный октябрьский воздух впился в голое тело, так как, кроме трусиков, на мне ничего не было. Мой пенис хотел сжаться и уползти в живот. И еще у меня не выходила из головы мысль о том (наверное, окончательно я еще не проснулся и разговор этот воспринимал как приближающиеся шаги чудовища в темном тупике), что маленьким я частенько забирался в родительскую постель после того, как отец надевал форму и уезжал на работу в Портленд, и еще час, до завтрака, досыпал рядом с матерью.
Темнота, страх, пламя костра, тени, похожие на пляшущих колдунов. Я не хотел просыпаться в лесу, в семидесяти милях от ближайшего города, среди пьяных мужиков. Мне хотелось в постель к матери.
Я откинул полог палатки, и отец повернулся ко мне. По-прежнему с охотничьим ножом в руке. Он смотрел на меня, я — на него. Мне никогда не забыть рыжеватой щетины на его лице, охотничьей шляпы, сбитой на затылок, и ножа в руке. Разговор увял. Может, они гадали, что я услышал. Может, даже стыдились того, что успели наговорить.
— Чего тебе надо? — спросил отец, убирая нож в чехол.
— Дай ему выпить, Карл, — встрял Рэнди, и все загоготали. Эл смеялся так, что даже свалился с бревна. Он крепко нализался.
— Хочу по-маленькому, — ответил я.
— Тогда, ради Бога, не стой столбом, — буркнул отец.
Я отошел к кусту, попытался пописать. Долгое время у меня ничего не получалось. Словно мочевой пузырь что-то закупорило. Только мой маленький пенис дрожал от холода. Но наконец из него вырвалась горячая, дымящаяся струя. Когда она иссякла, я вернулся в палатку и забрался в спальный мешок. На меня никто и не посмотрел. Они говорили о войне. Все они прошли войну.
Через три дня, в последний день нашего похода, отец завалил своего оленя. Я был рядом с ним. Он уложил зверя как положено, одним выстрелом в сердце, и олень рухнул как подкошенный.
Мы подошли. Отец, счастливый, радостно улыбался. Достал нож. Я знал, что должно произойти, знал и то, что меня вытошнит, но ничего не мог изменить. Отец склонился над оленем, оттянул одну ногу, вогнал нож в живот. Резкое движение, и внутренности оленя вывалились на мох и иголки. Я отвернулся и расстался с завтраком.
Когда я поднял глаза на отца, он смотрел на меня. Молча, но в его взгляде читались презрение и разочарование. Такое не раз случалось и раньше. Я тоже ничего не сказал. А если бы смог, он услышал бы от меня:
Больше я на охоту с отцом не ходил.
Глава 6
Эл Латроп пролистывал образцы учебников, прикидываясь, что слишком занят, чтобы поговорить со мной, когда на столе мисс Марбл зажужжал аппарат внутренней связи и она улыбнулась мне, томно и таинственно, словно мы с ней разделяли некий важный секрет по части секса.
— Ты можешь пройти, Чарли.
Я поднялся:
— Счастливо вам продать эти учебники, Эл.
Он улыбнулся, коротко, неискренне:
— Надеюсь, что продам, Чарли, очень надеюсь.
Я прошел между большим сейфом, встроенным в стену, и обшарпанным столом мисс Марбл, держа курс на дверь с панелью из матового стекла и надписью:
ТОМАС ДЕНВЕР, ДИРЕКТОР
Открыл дверь, вошел.
Мистер Денвер вертел в руках «Охотничий рог», школьный вымпел с изображением этой самой штуковины. Высокий худой мужчина, чем-то напоминающий Джона Кэрредайна. [1] Лысый, костлявый. Руки с длинными пальцами, большущими костяшками. Узел галстука стянут вниз, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Кожа на шее вся в морщинах и покрасневшая, словно от раздражения из-за частого бритья.
— Садись, Чарли.
Я сел, сложив руки на коленях. В этом я большой дока. Научился от отца. Через окно, за спиной мистера Денвера, я видел лужайку, но она не подбегала к самому зданию, обрывалась раньше: кабинет директора находился на самом верхнем этаже. Плохо, конечно, но и клочок веселенькой зелени мог мне помочь, как ночник помогает малышам не бояться темноты.
