Точно, объединение усилий привело бы к достижениям, опережающим все, чего мы могли бы добиться поодиночке. Любое взаимодействие стало бы невероятно продуктивным: какое удовлетворение принесла бы простая беседа с кем-то, равным мне в скорости, кто может предложить идею, новую для меня, кто слышит те же мелодии, что и я. Он жаждет того же. Нам обоим больно думать, что один из нас не выйдет из этой комнаты живым.
Предложение:
‹Хочешь, поделимся тем, что мы узнали за последние шесть месяцев? ›
Он знает, каков мой ответ.
Мы говорим вслух, поскольку в соматическом языке отсутствует техническая терминология. Рейнольде произносит, быстро и тихо, пять слов. Они содержат больше смысла, чем любая стихотворная строфа: каждое слово создает логическую зацепку, точку опоры, за которую я хватаюсь после того, как извлекаю все, подразумевавшееся в предыдущем слове. Сказанные вместе, они представляют собой революционное понимание социологии. С помощью соматического языка Рейнольде сообщает, что это он постиг в первую очередь. Я пришел к тому же, но сформулировал по-другому. Я немедленно возражаю семью словами: четыре суммируют принципиальные различия наших открытий, три описывают неочевидные последствия этих различий. Он отвечает.
Мы продолжаем. Мы, как два барда, подаем реплики друг другу, рождая в импровизации следующую строку, совместно творя эпическую поэму знания. В считаные секунды мы разгоняемся, убеждая друг друга в своей правоте, но слыша каждый нюанс, впитывая информацию, приходя к заключениям, реагируя - беспрестанно, одновременно, согласованно.
Минуты идут. Я многое узнаю от него, а он от меня. Какое пьянящее ощущение, как это здорово - вдруг окунуться в идеи, для полного раскрытия смысла которых мне потребуются дни. Но мы накапливаем и стратегическую информацию: я оцениваю объем его невысказанного знания, сравниваю его с моим и прикидываю его соответствующие выводы.
при этом мы ооа осознаем, чем все это кончится; наш взаимный обмен формулировками ясно высвечивает идеологические расхождения.
Рейнольде не видит красоты, которой любуюсь я; он стоит перед восхитительными картинами, не замечая их. Единственный гештальт, вдохновивший его, - тот, от которого я отмахнулся: планетарное сообщество, биосфера. Я влюблен в прекрасное, а он - в род людской. Каждый чувствует, что другой потерял великие возможности.
Он лелеет план, о котором не обмолвился, - план создания глобальной сети влияния ради процветания мира. Чтобы осуществить это, он наймет людей, дав некоторым простой улучшенный интеллект, частичное самоосознание; они не будут представлять для него угрозу.
‹3ачем так рисковать ради нормалов? ›
‹Твое равнодушие к обычным людям было бы оправданно, если бы ты достиг просветления; твой мир нспере-секался бы с их миром. Но пока ты и я еще способны постигать их дела, мы не вправе игнорировать их.›
Я могу точно измерить дистанцию между нашими моральными принципами, я вижу напряжение между их несовместимыми лучами. Им движет не просто сострадание или альтруизм, но нечто, объединяющее оба эти понятия. Я же сосредоточен исключительно на постижении совершенства.
‹А как же красота, видимая из просветления? Разве она не привлекает тебя? ›
‹Ты знаешь, какая структура требуется, чтобы поддерживать сознание в состоянии просветления. Нет причин дожидаться появления необходимых отраслей промышленности.›
Он считает интеллект средством, в то время как я вижу в нем самоцель. Больший интеллект ему ни к чему. На его нынешнем уровне он способен отыскать наилучшее решение любой проблемы в сфере человеческого опыта и за его пределами. Все, что ему требуется, - это достаточно времени, чтобы воплотить в жизнь свое решение.
Дальнейшая дискуссия ни к чему. По обоюдному согласию мы начинаем.
Бессмысленно говорить об элементе внезапности, когда мы атакуем; наша боеготовность не станет еще выше от предупреждения. И дело не в вежливости - мы соглашаемся начать бой, реализовывая неизбежное.
В
Я начинаю.
Я сосредоточиваюсь на запуске в нем двух усиливающих циклов. Один очень прост: он стремительно повышает кровяное давление. Если его не сдержать, уже через секунду созданная мной замкнутая система доведет давление до уровня инсульта - возможно, до трехсот на двести - и взорвет капилляры мозга.
Рейнольдс реагирует мгновенно. Хотя из нашего разговора ясно, что он никогда не исследовал применение обратных биологических связей на других, он понимает, что происходит. И тут же он уменьшает частоту сердцебиения и расширяет все сосуды тела.
Но есть и другая, более хитрая петля, моя настоящая атака. Это оружие я изобрел, как только начал поиски Рейнольдса. Данный цикл заставляет его нейроны производить огромное количество противоположных нейротрансмиттеров, мешающих друг другу передавать нервные импульсы в синапсах, пресекая таким образом мозговую активность. Эта петля гораздо мощнее первой.
Пока Рейнольдс парирует первую атаку, он испытывает легкое ослабление концентрации, замаскированное ростом давления. Секундой позже его тело само начинает усиливать эффект замкнутой цепи. Рейнольде потрясен ощущением помутнения мыслей. Он ищет механизм: скоро он определит его, но тщательно исследовать его у него не получится.
Как только функции его мозга снизятся до общего уровня, я с легкостью смогу манипулировать его сознанием. Техника гипноза вынудит его извергнуть большую часть информации, которой обладает его продвинутый разум.
Я изучаю его эмоции, выдающие упадок его интеллекта. Возвращение на более раннюю стадию очевидно.
И вдруг все прекращается.
Рейнольде в равновесии. Я ошеломлен. Он сумел разорвать усиливающую петлю. Он остановил мое самое изощренное - и самое оскорбительное - нападение.
Следующим шагом он исправляет нанесенный ему ущерб. Даже с ослабленными возможностями он способен скорректировать баланс трансмиттеров. Несколько секунд, и Рейнольде полностью оправился.
Я тоже прозрачен для него. Во время нашей беседы он установил, что я изучал усиливающие циклы, и, пока мы общались, извлек из моего сознания общее представление о них так, что я даже не почувствовал. Затем, наблюдая за моей атакой в действии, он выяснил, как обратить ее эффект. Я восхищен его проницательностью, его скоростью, его хитростью.
Он признает мое мастерство.
‹Очень интересная техника; и подходящая, учитывая твой эгоцентризм. Я ничего не замечал, пока…›
Внезапно он выдает совсем другую соматическую характеристику, я узнаю ее. Он пользовался ею три дня назад, подойдя ко мне сзади в бакалейной лавке. Там было полно народу; рядом со мной стояла старуха, со свистом дышащая через фильтр, и обколотый тощий подросток в жидкокристаллической футболке с колеблющимися психоделическими разводами. Рейнольдс скользнул мне за спину, концентрируя сознание на стенде с порножурналами. Наблюдение не дало ему информации о моих усиливающих петлях, но снабдило его более подробной картиной моего разума.
Эту возможность я предвидел. Я перекраиваю свою психику, внедряя в нее случайные элементы для непредсказуемости. Уравнения моего сознания теперь мало походят на те, что описывали мой прежний разум, подрывая любые допущения, которые мог сделать Рейнольде, и сводя на нет любое его оружие, рассчитанное на конкретную личность.
Я воспроизвожу подобие улыбки.
