хотелось есть.
Скоро мы оказались у лесной хижины. Три стены ее были сложены из замшелых камней, а передняя сплетена из веток. В плетеной стене была дверь и небольшое оконце. На пороге старик оглянулся и сказал:
— Входи в мой дом...
Я вошел. Было просторно и полутемно. В дальнем углу возились какие-то животные — не то овцы, не то козы. Пахло сухой травой и дымом.
— Садись где понравится, — предложил старик.
Я оглянулся, увидел топчан, покрытый тряпьем, и сел. Прислонился к бугристой каменной стенке. Камни сквозь майку холодили спину. Старик молча поставил рядом со мной глиняную миску, положил кусок хлеба и деревянную ложку.
Я взялся за еду. Это была теплая сладковатая каша, не знаю, из какой крупы. Когда я выскреб донышко, старик дал мне кружку холодного молока.
'Позвал в дом, кормит, — подумал я. — А знает ли он, кто я такой?' Будто в ответ на эти мысли, старик сказал:
— Ложись, отдохни. В этом доме тебя никто не тронет.
И я перестал бояться. Да и что оставалось делать, когда глаза сами закрывались от усталости? Я скинул сандалии и свернулся калачиком на тряпках...
Когда я проснулся, в оконце синели сумерки. Старик возился у очага. Его жидкие седые волосы казались золотыми от огня. Не оглянувшись, он проговорил:
— Ты хорошо поспал. Ноги больше не болят?
Нет, ноги не болели. Только немного ныли и чесались царапины. Я чувствовал, что силы вернулись.
— Спасибо. Теперь пойду... — сказал я.
— Куда же к ночи? Живи до утра.
— А далеко отсюда до берега?
— До твоего берега? — странно спросил он. — Часа два пути. Но идти лучше утром...
'Он, кажется, все про меня знает', — подумал я. Подошел к очагу и сел напротив старика на корточки. Он не удивился. Спокойно глянул на меня и стал ворошить палкой горящие сучья. У него были худые щеки, редкая бородка, костистый лоб почти без морщин. Зато ниже лба, на всем лице, морщин было очень много. При свете очага они казались глубокими и черными.
Я спросил:
— Вы лесник?
— Я отшельник.
Это меня совсем успокоило. Я читал, что отшельники никому не причиняют вреда.
— Значит, вы живете здесь один и молитесь богу? — спросил я.
— Нет, — спокойно сказал старик. — Я не молюсь. Я пока не уверен, что бог есть. Просто я ищу Главную Истину.
— Что? — не понял я.
— Главную и Вечную Истину, — хмуро, но терпеливо повторил он. — В чем смысл человеческого бытия.
— А-а... — сказал я.
Отшельник быстро взглянул на меня.
— Разве ты понимаешь, о чем я говорю?
— Что же тут не понять?
— Ты тоже думал об этом?
— Было как-то, — сказал я.
Отшельник снова опустил голову и зашевелил в очаге сучья.
— Все равно, — вздохнул он. — Никто не знает ответа.
Но я знал ответ. Мама мне объяснила эту истину давным-давно — года два назад. Это случилось, когда меня ошарашила мысль: зачем живет человек, если все равно умрет? Я два дня ходил как пришибленный, а временами такая тоска брала, что прямо хоть головой о камни. Мама наконец увидела, что я сам не свой, стала расспрашивать. Ну, я не выдержал, рассказал о своих мыслях.
Мама посадила меня на колени и серьезно объяснила:
— Это с каждым человеком бывает: однажды у него появляется такой вопрос...
Но мне было не легче оттого, что это с каждым...
Мама сказала:
— Каждый надеется дожить до глубокой старости. А тогда человек уже так утомлен и спокоен, что умирать ему не страшно.
— Да не в том дело, что страшно! — крикнул я. — Просто обидно! Живешь, живешь, а потом — ничего.
— Вовсе не ничего, — возразила мама. — У человека остаются дети. У тех детей будут еще дети, много новых людей. А все люди — которые были, которые сейчас живут и которые потом будут, составляют человечество. А человечество будет всегда, оно бессмертное.
Но меня это не успокоило. Я не понимал, зачем оно, человечество? Зачем, если люди, которые будут жить потом, тоже станут мучиться от таких же вопросов, как я? Все равно будут спрашивать: зачем живет человек?
И мама сказала:
— Человек рождается, чтобы радоваться жизни. Смотри, какое чистое небо, какая весна, смотри, сколько на земле интересного. Когда радуешься, разве спрашиваешь, зачем? Радуешься, вот и все.
Я подумал, что это правда. Но тут же вспомнил, что не у всех людей жизнь радостная. У кого-то сплошное горе, а он все равно живет. И сказал об этом маме.
Мама вздохнула:
— Конечно, всякое в жизни бывает... Бывают беды и несчастья, но люди с ними спорят и все равно стремятся к радости... А самая большая радость, Женька, это любовь...
— Какая еще любовь? — недовольно спросил я. Книжки и кино, где бегают на свидания и целуются, я терпеть не мог.
Мама засмеялась:
— Всякая. Когда человеку очень нужны другие люди: мама и папа, друзья, дети... Вот мы с папой тебя любим и точно знаем, зачем живем. Чтобы ты вырос хорошим человеком и был счастлив... Но не только для этого, конечно! — смешно спохватилась она. И серьезно добавила: — Вообще надо стараться жить, чтобы другим от тебя что-то хорошее было. Ясно?
Нельзя сказать, что все мне было ясно. Однако главное я, кажется, понял. И я спрыгнул с маминых коленей, потому что жить в самом деле было интересно. Я вспомнил, что ребята строят за гаражами робота Федю с пузатым самоваром вместо головы, и побежал на улицу...
Сейчас, глядя на отшельника, я подумал, что хорошо бы все это ему объяснить. Но не решился. Мне показалось, что он со мной не согласится. Я только спросил:
— А зачем вам Главная Истина?
— Как зачем? — удивился он. — Чтобы знать.
— Ну да... А зачем знать? Что вы с ней будете делать, когда узнаете?
Он утомленно объяснил:
— Истина — это не вещь. С ней ничего не надо делать. Ее надо _осознать_, вот и все.
Я боялся его обидеть, но очень уж было непонятно, и я нерешительно спросил:
— А потом что?.. Вот у нас во дворе если ребята что-нибудь интересное придумают, они сразу бегут к другим и рассказывают. Иначе какой прок?.. А вы ведь живете один... Или вы потом пойдете к людям?
Отшельник покачал головой:
— Не пойду. Главную Истину каждый должен искать для себя сам... И откуда я знаю: вдруг мое
