недоеденные куски мяса, куриные потроха. Сейчас, зимой, я не выхожу никуда дальше помойки. Это было бы слишком рискованно, ведь все вокруг покрыто снегом и изголодавшиеся здешние крысы с трудом добывают себе пропитание.
Человек заметил меня. Я высунул голову из стоящей у дверей корзинки для мусора, в которой, как всегда, не нашел ничего съедобного. Я спрыгнул на пол, но человек даже не шевельнулся.
Сквозь сон я чувствую, как из комнаты доносится восхитительный аромат сыра.
Я высовываю из норы вибриссы и кончик носа. Сыр лежит на полпути между столом и моей норой. Я долго борюсь с собой. Я боюсь, что таким образом человек просто хочет выманить меня. Но он снова ударяет по клавишам.
Я осторожно вылезаю из норы, бегу в сторону кусочка сыра и хватаю его. И тут я замечаю, что рядом стоит блюдце. Молока я не пил давно, очень давно. Я быстро утаскиваю сыр в нору. Человек смотрит на меня, подняв голову от клавиатуры. Я съедаю сыр и снова выхожу – к блюдцу с молоком. Он смотрит, как я пью. Вдруг он перестает ударять по клавишам. Я в страхе удираю.
С тех пор я постоянно нахожу на полу еду – кусочек хлеба, сыра или сала, рыбий хвост. В блюдце – молоко, иногда вода. Я перестаю бояться. Человек настроен дружелюбно. Он не кричит, не кидается всякими предметами. Теперь я уже не уношу еду в нору. Я съедаю её на месте, зная, что он наблюдает за мной.
За окнами свистит холодный ветер. Сквозь дымоходы и вентиляционные отверстия ветер врывается в дом, воет и стонет в трубах. Шустрый ядовитый паук кружит по комнате в поисках спящих насекомых и личинок. Я вижу, как он бегает по кровати спящего человека, бесшумно проползает по его лицу.
Зима продолжается. Я просыпаюсь. Выхожу, как обычно, из норы за едой. Ничего нет. Только прокисшее молоко в блюдце.
Человек лежит на кровати неподвижно, тяжело дышит, стонет.
Слышу шаги на лестнице. В комнату входят люди. Мне страшно. Я снова прячусь в пору и вдоль водопроводных труб спускаюсь вниз, на засыпанную снежной пылью помойку.
Противно скрипят тяжелые башмаки. В комнате теперь все время какие-то люди. Я слышу, как они булькают, шипят, свистят, сопят.
Ночью зажженная свеча освещает лицо лежащего человека и согбенные плечи сидящего рядом с ним.
Я снова не нахожу еды. Отправляюсь в подвал и утоляю голод сырой картошкой. Когда я просыпаюсь снова, человек все ещё лежит. Его дыхание становится все более свистящим, он кашляет, задыхается.
Я снова спускаюсь в подвал. Встреченные по пути крысы больше не относятся ко мне с тем же безразличием, что и раньше. Они нападают. Я возвращаюсь. В комнате пусто. Человека нет. Исчезли разбросанные везде листы бумаги, выветрился запах черного напитка.
Людей нет. Только паук плетет по углам свою паутину.
Темнота. Заполненное темнотой пространство. Темнота в начале, темнота в конце.
Странствия начинаются и заканчиваются в темноте. Я возвращаюсь.
Где-то вдалеке, на самом горизонте вспыхивает пламя. Вспышка, ещё вспышка, огонь охватывает все большее пространство, он пожирает все на своем пути.
Достаточно бывает сильного порыва ветра, чтобы пожар на свалке вспыхнул с яростной силой – внезапный, обжигающий, страшный.
Струи сжатого гнилостного газа распирают свалку снизу, они рвутся на поверхность и воспламеняются при соприкосновении с воздухом. Люди гасят их, засыпают мусором и песком, заливают водой и жидким цементом.
Из-под земли сочатся струйки дыма. Облако дыма висит над холмами, дым проникает даже в порт. Птицы тогда взлетают как можно выше – их почти не видно снизу. Вокруг меня все окутано дымом. Дым щиплет глаза и ноздри. Но здесь я в безопасности. Пропитавшись вонью горящей свалки, я избавился от своего собственного запаха и почти утратил обоняние.
Живущие здесь крысы пахнут гарью, пеплом, дымом. Они уже не чувствуют старых, привычных запахов, по которым отличали своих от чужих. Все семьи, пропитанные вонью и смрадом пожарищ, мирно живут рядом – без драк, без похищений потомства, без ненависти.
Но когда сильный ветер с моря гасит пожары и очищает местность от летучего дыма, когда люди засыпают пламя привезенным на машинах песком, когда огонь умирает, а дождь смывает с земли все его следы и толстый слой сажи – тогда мы, крысы, вновь обретаем утраченную чувствительность к запахам и, избавившись от ощущения нависшей над нами опасности, мгновенно вступаем в смертельную борьбу друг с другом, в войну против всех, кто не входит в круг членов нашей семьи. Мы ненавидим друг друга, воюем, загрызаем, изгоняем.
Это продолжается до тех пор, пока из глубин свалки не пробьются на поверхность новые пузырьки горючего газа и нас не окутает вонючий дым очередного пожара.
По очищенному от коры сосновому стволу стекает струйка жидкости.
Выше на столбе висит человек – его голова болтается между раскинутыми в стороны руками.
От ужасающей жары жажда становится непереносимой. Человеческая кровь, лимфа, пот. Сухой ветер выдирает из десен остатки влаги. С открытым ртом, вытягивая вперед шею, я крадусь к гладкому столбу.
Мои ноздри чувствуют запах. Я встаю на задние лапы, опираюсь на хвост, вытягиваю шею, шевелю вибриссами, высовываю язык. Уже близко, совсем близко. Темная жидкость густеет от жары, застывает на раскалившемся дереве. Я обхожу столб со всех сторон, но все напрасно. Яркий солнечный свет слепит глаза. Я опускаюсь на передние лапы и прижимаюсь к горячей земле. Отдыхаю. Делаю ещё одну попытку.
Человеческая кровь утолила бы мою жажду и голод, прибавила бы мне сил.
