он нежен, как взбитые сливки, когда массирует мне шею перед сном, каким же нежным он будет, если…
В общем, наша планида — опускаться на колени перед вялыми розами с вяжущим, властным запахом. Далее страх забеременеть непонятно кем (чем?) все же брал свое. И сверх шелестящих юбочным шелком поцелуев с нас, как правило, не требовали.
Но с Зарой обошлось.
Ведь, все-таки, она приходилась Ливе сестрой — хотя и не поровну, они разделили качество чистоты, которое, как и качество отваги, кровь Дома Лорчей сохранила.
Супруг госпожи Зары, кряжистый, похожий на ходячий комод, тоже командовал мной, но с меньшим рвением.
Он просто не знал что пожелать. У него и так все было.
Пока муж Зары придумывал пожелания, бесноватый Зарин сынок, мальчик с большой грушевидной головой и мелкими близко посаженными глазками, нашел оригинальное решение этой проблемы — он желал всего подряд.
— Хочу компоту!
Я нес.
— Не хочу компоту!
Я уносил.
— Покачай меня в гамаке!
Я качал.
— Хочу быть как моряк!
Я качал его вдвое сильней, изображая девятый вал и посвист ветра в реях.
— Теперь хочу быть как ты! Хочу быть как ариварэ!
Я подбросил его в воздух, получилось довольно высоко. Мальчонка завизжал от избытка впечатлений. Я его, конечно, поймал.
— Разве ариварэ кто-нибудь подбрасывает? — с сомнением прогундосил он, когда я поставил его на ноги.
— Нет, но когда ты был в воздухе, ты был в точности как ариварэ, — объяснил ему я.
— Когда я летел?
— Да, когда летел.
Все же свободного времени оставалось много — только служение Ливе занимало всего меня.
Но с Ливой было иначе. Мне нравилось не иметь никакого времени, свободного от нее. Нравилось облекать ее тело услужливым облаком, быть продолжением ее воли.
Приспосабливая ее ножку к тесной туфле, я делом славил мир, чья красота достигла моей души посредством прикосновения этой кривенькой пятерни к моей руке — точнее, к тому месту моего искусственного тела, которое люди называли рукой.
С головой уходя в Ливины завтраки и переодевания, капризы и боли, я начинал понимать, зачем судьба притащила меня в этот тяжелый, несчастливый мир людей. Затем, вероятно, что красота и свет в нем так редки, что только здесь начинаешь понимать их подлинную цену.
Между тем, свободное время пробудило во мне качество любопытства, совершенно обескровленное службой в доме Ливы — ведь о госпоже я знал все, а то, чего не знал, узнавал очень быстро.
Тут, кстати, есть еще одно обстоятельство: настоящие тела ариварэ состоят из того вещества, из которого у людей сделана память. Мы, как слоны, не способны ничего забыть, как мы ни тужься.
А между тем, попробуй-ка оставаться любопытным, когда ты уже и так помнишь столько любопытного…
Итак, качество любопытства пробудилось во мне, когда я увидел во дворе паланкин Велелены.
Зара и Велелена никогда не были близки. У сестер такое сплошь и рядом.
Зара втайне считала Велелену идиоткой, а Велелена и впрямь была настолько глупа, что нуждалась только в муже.
И вдруг — ее паланкин с синими занавесками, на которых Велелена своеручно вышила герб Дома Лорчей, который с ледяными цепями.
Ну и явленьице, на ночь-то глядя…
Просьба Зары «сходить на пристань, узнать, когда будет парусник до Рема Великолепного» еще больше меня раззадорила.
Чтобы тщеславная Зара отослала меня в город вместо того, чтобы ежеминутно чваниться перед Велеленой тем, что Лива все-таки ссудила ей своего ариварэ? Нет, все это казалось необычайным.
И потом, где две сестры, там и третья. Хоть бы и незримо, но обязательно. Может быть, Зара и Велелена будут говорить о Ливе?
На пристань я не пошел. Вместо этого я сбросил с себя свои сине-черные одежды и, представ фигурой из остекленевшего воздуха (такова была моя нагота), двинулся в сад. В ту его часть, где Зара в своих фантазиях видела себя изнасилованной. Я был уверен, секретничать Зара придет туда же.
Схоронившись возле беседки, я принялся ждать.
