— Много вам чести будет, — ухмыльнулся Сьёр. — И тебе, и твоему так называемому богу, и твоей паскудной девке…
— Напрасно вы так… Ведь извиняться все равно придется…
— Я никогда ни перед кем не извинялся! И впредь не собираюсь! — чванливо провозгласил Сьёр и торжественно, по-львиному тряхнул своей пропотевшей шевелюрой.
Эта однообразная бравада уже начала меня утомлять.
Чтобы дело пошло на лад, я назидательно полоснул его мечом по предплечью, причинив боль значительную, но не обморочную. Сьёр взвыл и схватился за рану левой рукой.
Когда он прекратил скулить, я повторил свою просьбу.
И тут… Сьёр заплакал!
Видимо, пустяковое ранение вкупе с легким вывихом стопы начисто поглотили запасы хладнокровия, отпущенные этому нелепому или, как сказали бы в Доме Пелнов, полоротому человечку.
Он размазывал слезы по щекам той самой рукой, которой только что залеплял губы своей ране. Ладонь его была в крови. Теперь в крови были и щеки.
Словом, вид у Сьёра был нечестивый и гнусный. Хотя каким еще может быть вид нечестивца, чьи качества вполне реализовались?
— Но в чем мне перед ней извиняться? В чем? Я ведь ее любил! Искренне любил! — вопил Сьёр. Он поглядел на меня своими ясными аморальными глазами и прибавил:
— И сейчас люблю!
— Тем более нужно извиниться за ложь, — кротко сказал я, не опуская меча.
— Но я не лгал ей! Клянусь!
— Здра-а-асьте… — Мне стало смешно до брюшных судорог. Но я прогнал с души веселье и голосом судьи, специализирующегося на изменах Империи, процедил:
— Значит, не лгали?.. Но как же брак с Велеленой? Как же деньги для растратчика-брата? А ваша «бедность» при шестистах тысячах капитала в недвижимости и промыслах? Не то что у меня, у муравьеда язык от усталости занемеет, возьмись он повторять неправды ваши.
— Тебе этого не понять, Оноэ, — насупился Сьёр . — Это наши с Ливой дела.
— Я не хочу ничего понимать, — строго сказал я. — Я просто жду извинений. Кстати, дурная болезнь, что вы ей подарили… Ей, конечно, скоро будет все равно… Но за нее тоже следует извиниться…
Тут дух воина вновь овладел Сьёром. Видимо, запах крови поощряюще на него подействовал и оживил в Сьёре память поколений, зачинавших своих сынов на непростывших трупах.
Сьёр обезьяной кинулся на меня, перехватил лезвие моего меча голыми руками и даже сумел завалить меня набок, воспользовавшись тем, что после трансформы мое тело не успело еще как следует налиться тяжестью стихии земли.
Сьёр насел на меня своим немалым, надо сказать, весом. Напирая локтем на то место, где у людей горло, он принялся душить меня. Как и учил его наставник по мертвительным искусствам.
Увы наставнику.
Он не объяснил вверенному ему Сьёрчику, что с ариварэ сразу после трансформы не стоит сходиться в рукопашной.
Я вытек из-под него, как сметана. И восстановил вертикаль быстрее, чем пятерня стоящего на четвереньках Сьёра, который с такого ракурса оказался по-бабьи толстозадым, нащупала рукоять моего меча.
Меч я, конечно, подобрал, не упустив попутно возможности приласкать свое ухо хрустким воплем его суставов под карающей стопой возмездия — в данном случае моей стопой. Жаль, весу во мне было еще мало…
Чтобы отвадить Сьёра от дальнейших попыток со мной бороться, я схватил его за волосы и с силой впечатал лицом в землю.
Звонко сломались о подвернувшийся камень передние зубы. Сьёр снова жалобно завыл.
— Я жду, господин, — твердо повторил я.
Размаянный болью, опухший Сьёр встал-таки на колени. И, подхрюкивая каждому своему вдоху кровью, которая наводняла носоглотку, просипел:
— Пусть будет по-твоему… Я извиняюсь перед Ливой.
— За ложь, — подсказал я.
— За ложь, — покорно повторил он.
— И за дурное свое, гнойное семя.
— И за это тоже, — кивнул ханжа-Сьёр.
— И за свою жестокость.
— И за жестокость, — буркнул он. И, видимо, решив извиниться «с походом», добавил:
— И я больше никогда не будут так делать. Клянусь.
Сия клятва, школярская, как, впрочем, и другие душевные порывы Сьёра, меня особенно позабавила. Ясно же было:
