в книге жалоб и предложений.
И тяжко вздохнула:
— Чтоб им аукнулось. Даже язык у нас украли. Мероприятие… будь ты неладно.
Я утешительно произнес:
— Если украли, то не у вас.
Она огрызнулась:
— Не в лоб, так по лбу. Не говорю на советской фене, зато матерюсь, как пьяный скобарь.
Я сознавал, что, долго глядя на это пустынное великолепие, можно не только воспарить. Можно взглянуть окрест себя и приземлиться в коммуналке — в невской цитадели их много. Не хочешь, а взвоешь над этой разгромленной, безжалостно развенчанной жизнью. Но я-то при чем и чем виноват?
— Не реагируй, — шепнул Бугорин. — Сегодня мадам у нас не в себе.
Прогулка имела драматургию: после памятника смуглому отроку сюжет завершался в лицейском корпусе.
Здесь-то произошла неожиданность. Я шел на встречу с прославленной кельей, с заветным четырнадцатым нумером, где Пушкин провел так много лет, отделенный лишь легкой перегородкой от точно такой же пущинской комнатки. Как всякий из приходивших сюда, я мысленно оживлял предметы — на этой кровати он привстал, а в эту стенку стукнул к Жанно: еще не заснул? И ждет ответа. Я был готов испытать волненье и не был обманут — оно пришло.
Но потрясение — необъяснимое, внезапное, как укол, как ожог — случилось пред комнатой Горчакова. Оно напомнило мне ту дрожь, которая прошла сквозь меня, когда я смотрел на его портрет. Вновь эта мелькнувшая тень зарницы, словно предшествующая прозрению. Вновь то же, взрывающее действительность, сближение времени и пространства, вдруг слившихся в точке пересечения. С минуту меня не покидало чувство, похожее на узнавание чего-то знакомого, пережитого, исчерпанного моим существом. Но — странным образом сохраненного силой, не имеющей имени. Недаром созвучие наших фамилий воспламенило в двадцатом веке воображение поэта.
На всем обратном пути я молчал. Не хотелось ни вслушиваться в реплики, которыми Марианна Арсеньевна обменивалась то и дело с Бугориным, ни в их содержание, ни в интонацию, нервную и многозначительную. Не хотелось произносить слова.
От нее не укрылось мое состояние. Она сказала:
— А он все помалкивает. Не вспоминаете, часом, Каплина и принцип цивилизационной литоты? Для этого нынче — отменный повод.
— Какое-то странное наваждение, — пробормотал я. — Словно я жил здесь.
— Дежа вю, — протянула она с улыбкой.
— Нет. «Дежа вю» — дело известное. «Уже виденное». А я — о пережитом.
Марианна Арсеньевна задумалась.
— Придется изобрести новый термин. «Дежа векю».
— Что это значит?
— Именно то, что вы сказали. «Уже пережитое». Устраивает?
— Как бы то ни было, — сказал я, — благодарю вас за этот день.
— Недаром наш Стефан в такой эйфории, — заметил, усмехнувшись, Бугорин.
Не сразу я понял, что речь о Планинце. Марианна ничего не сказала, ограничившись неприязненным взглядом.
Бугорин сказал:
— Я тоже — на уровне. Не зря настоял на граде Петровом. Лучшее место для парада.
— Вы — организатор от Бога, — откликнулась Марианна Арсеньевна.
Многозначительность ее тона вновь неприятно меня удивила. Но Бугорин не то ничего не заметил, не то не захотел замечать.
— Царь Петр все-таки знал, что делал, — сказал он. — Хотя, безусловно, мог бы поаккуратней стричь нашу бороду.
— Бороду вам состриг не Петр, а симбирский цирюльник. И вообще — снявши голову, по бороде не плачут.
Куда девалась вся ее выдержка? Однако Бугорин лишь улыбнулся. Он добродушно повел своим хоботом:
— Живите и дайте жить другим. Не надо хоронить раньше времени ни нас, ни себя, моя дорогая.
После ужина мы быстро расстались. Вернувшись к себе, я решил, что лягу. Но разве же я засну? Пустое. День в Царском не только смешал эпохи, разворошил мое сознание. Я нынче имел неосторожность впустить в себя нечто непознаваемое и непосильное для себя. Оно изначально несовместимо с маленьким слабым человеком, однажды родившимся в городе Ц.
— Дежа векю, — шепнул я тревожно.
Я вдруг подумал об Олеге. Уже давно не стало империи, вокруг злорадный, враждебный мир, а он все тоскливо и яростно ищет свой Третий Рим, которого нет. Четвертому не бывать и вовсе.
Все нынче на себя не похожи. Чем объяснить непонятную взвинченность и резкость Марианны Арсеньевны? Она никогда себе не позволяла пикироваться при мне с Бугориным. Вот уж образцовый
