— И я никуда не пойду.
— Будем весь день вместе.
— А тебе не попадет?
— Не попадет, — успокоил Юра. — У меня есть отгулы. Я кровь сдавал.
— Зачем?
— Чтоб были отгулы.
— Но откуда ты знал, что встретишь меня?
— Я не знал, но я ждал… А когда честно ждешь, все получается.
— Ничего подобного. Моя подруга Нелка честно ждала и даже боролась. Наконец заполучила, а он взял и умер.
— Значит, не теми средствами боролась. Рождала духовных монстров. Они потом собрались и ей наподдали…
— Они ему наподдали, — уточнила Тамара.
— Вот и солдат твой не теми средствами боролся: врал, унижался и в конце концов преступил. Наплодил вокруг себя монстров и монстрят. Они его окружили и затолкали в тюрьму.
— Перестань сдавать кровь, — попросила Тамара. — Ты и так светишься.
Она обняла его, закрыла глаза, чтобы ничто не отвлекало. И они полетели, как на картине Шагала, когда двое летят над домами и крышами, над Петьками и судьями. Над делами и судьбами. Только он. Только она.
Тамара была — как Ева, вкусившая яблоко. Скоро должен кто-то явиться и выгнать ее из рая.
Поезд уходил, набирая скорость.
Тамара высунулась до середины, держась за поручень. Того гляди выпадет. Он бежал за поездом. Как в кино. Или в кино иногда бывает, как в жизни. Вот тебе и командировка по письму. Вот тебе и «радость солдата» — все в одну корзину: и горе-Петька, и ее «нечаянная радость в дальней дороге». И Москва впереди. За эти два дня она успела забыть, что у нее есть дом, муж, мотота. Сейчас все это надвигалось со скоростью сто километров в час. А она еще в раю. А впереди — ад. Как совместить эти два помещения и этих двух Тамар?
В купе сидел старик, комсомолец двадцатых годов. О нем нельзя было сказать: «старичок» или «дедуля». Он был именно Старик, во всей мощи этого понятия, как хемингуэевский старик, поймавший большую рыбу. Или рыба его.
Тамара разговаривать не хотела. Юра пообещал приехать через два-три дня, и тогда они все решат на московской территории. Тамара грезила наяву, отгородившись Юрой от Старика. А ему, наоборот, хотелось поделиться, он рассказывал о юбилее, кого он встретил из старых друзей. Почти все умерли. ТАМ больше, чем здесь. Но все же он встретил двоих. С одним из этих двоих он сидел.
— Где? — очнулась Тамара.
— Как где? В лагере.
— А за что? — Тамаре вдруг подумалось, что Старик тоже ударил тещу топором по голове.
— Вы что, не знаете истории нашей страны? Я — часть истории.
— Скажите, а тюрьма ломает? — наивно спросила Тамара. Она не могла отключиться от Петька.
— Как видите, остался цел.
— А что помогло вам выжить?
— Очень простые вещи: Вера, Надежда, Любовь.
— Любовь к женщине? — уточнила Тамара, поскольку могла быть еще любовь к Родине.
— К жене. Выжить только для себя одного неинтересно. А вот ради жены…
— А дети у вас были?
— Почему «были»? И есть. И внук уже женился. Хорошие ребята. В Анголу работать поехали. Я спрашиваю: зачем вам жить в таком климате? А они: денег заработать. Хотят машину, квартиру, мебель, все сразу. А нам в молодые годы ничего не надо было. Мы жили общими интересами, а сейчас каждый за себя и каждый себе.
— Время было другое, — предположила Тамара.
— Нам досталось время надежд. А вам — после надежд. А может, я просто устал и мне пора домой.
— Домой — это куда? — не поняла Тамара.
— Туда, где все.
— А любовь? — напомнила Тамара. — Пусть Вера и Надежда устарели. Но Любовь — вечная девушка, одинаковая во все времена.
— О! Где мои семьдесят пять лет… — посожалел старик.
— А сейчас вам сколько?
— Семьдесят шесть.
Тамара засмеялась. Купе было маленьким и моментально наполнилось радостью.
Вошла проводница, строго потребовала билеты и деньги за постель.
Проводница была та же самая. Она не узнала Тамару, хотя прошло всего два дня. А может, сделала вид, что не узнала. У нее были свои сложности, и какое ей дело до того, что кто-то выскочил из колеса в тюрьму, а кто-то в любовь.
Дома все было по-прежнему. Два дня — срок и большой и малый. В отдельной судьбе может все перевернуться за два дня, а мир и не заметит. И в этом спасение, иначе только успевай переворачивайся вместе с отдельными судьбами.
Муж пил в мастерской и не появлялся. Мать ходила молчаливо-сумрачная и агрессивная. Не огибала предметы, а шла напролом, и все за ней летело, грохотало, только что не горело огнем. Она не мирилась с тем, что зять пьет, и ничего не могла изменить. И у нее было такое чувство, будто она живет в выгребной яме и не может из нее выбраться.
Увидев Тамару, мать полыхнула глазом, метнула невидимую шаровую молнию. Но невидимая молния, как пластмассовый шарик, ударилась о Тамарину благостность. Она обняла мать, поцеловала в мягкую щеку. Вдруг подумала: «А ведь ее тоже, наверное, любили. И она любила».
Тамара вспомнила, как через какое-то время после отцовой смерти у матери один за другим появились два Яшки — худой и толстый. Домработница не одобряла Яшек, звала их «Яшка толстый» и «Яшка здохлый». У «здохлого» был сын. Этот сын остановил мать от решительного поступка. А Яшка толстый заведовал мебельным магазином, он достал мебель, но надул в деньгах. Надул незначительно, однако мать была глубоко оскорблена бытовой приземленностью своего рыцаря: сватался, предлагал руку, а другой рукой наживался на любимой женщине.
Обоим Яшкам не суждено состояться в ее судьбе.
— Мама, ты помнишь Яшек? — спросила Тамара.
— Тю… — подивилась мать. — Нашла что вспомнить.
В ее речи время от времени проскакивали украинизмы: тю, отож, не в року…
— Ну почему же? — возразила Тамара. — Зачем обесценивать свое прошлое?
— Был бы у меня старичок, не путалась бы у вас под ногами, — неожиданно грустно сказала мать. — Муж по-настоящему нужен после пятидесяти. Чтобы не быть одной.
Тамара не ожидала, что в матери зреют эти мысли. Ей казалось: она довольна старостью, если старостью вообще можно быть довольной.
— Но мы же есть у тебя, — напомнила Тамара.
— Вы у меня есть. А вот меня у вас нет.
— Не говори ерунды, — смутилась Тамара и пошла к сыну.
Она ушла от матери и от разговора, потому что в ее замечании был высокий процент правды. Они пользовались ее трудом, но игнорировали ее жизненный опыт. Мать не интересовала их как личность. Когда она принималась рассуждать и поучать, Тамара в глубине души мечтала, чтобы мать была глухонемая: все делала и молчала.
Зять и внук не замечали даже ее трудов. Им казалось, что чистота в доме, борщи, пироги с яблоками,
