глазам корабля, и оба пилота, сидевшие в круглой кабинке, видели всю окрестность. Нижнюю часть экранов занимала темная полоса – док. Далеко впереди, чуть ниже носа, светился шарик Холодного. Пустяковая дистанция. Время старта было выбрано так, чтобы док и спутник находились в противостоянии. Тафа держал руки на рычажках управления и смотрел на экран. Шла последняя минута.
– Буксир, буксир, – заговорил динамик. – Буксир, я корабль. Готовы к старту.
– Корабль, я буксир, – отвечал командор Пути. – Стартуем в момент «ноль».
Взвыли ревуны. С площадки мастерских прыгнула сигнальная ракета и, плюясь цветными огнями, устремилась в зенит. Ноль! Тафа шевельнул пальцами. Звезды, огни, цветной еж сигнальной ракеты поплыли по экранам. Под ногами сверкнула оболочка дока – прожекторы заглянули в щель между ним и кораблем. Джал повернулся к заднему экрану – посмотреть, как проходит корма. Отошли! Пофыркивая горячей тягой, буксировщик толкал громадину вверх, от планеты. Патрульные приветствовали корабль, зажигая и гася бортовые огни.
– С благополучным стартом, вашусмотрительность, – сказал Тафа. – Изволите принять управление?
Как и прошлые два раза, они разделили работу между собой. Тафа стартует и швартуется, а командор Пути пилотирует на маршруте и помогает при швартовке. Следующие полчаса он вел корабль к Холодному. Корабль чисто, плавно лег на гиперболическую орбиту, затормозил и очутился под Холодным – уже на эллиптической орбите. Две махины шли рядом, на ничтожном – по космическим масштабам – расстоянии. Всего три километра. На потолочных экранах Холодный выглядел как игрушка. Мягко светящийся голубой шарик и стеклянная палочка. Он был немного впереди по ходу корабля. Большой прожектор, установленный в конце причала, непрерывно передавал на космической азбуке: «Во имя Пути! Во имя Пути!» Мощно было рассмотреть крошечные фигурки людей внутри причала. Муравьи в стеклянной трубочке…
На нижних экранах была планета. Ночная сторона… Медленно-медленно ползли огненные лужицы, палочки, запятые. Мигали предупредительные огни на верхушках Башен. Патрульные ракеты висели между кораблем и планетой, как предохранительная сетка под гимнастом. Световые маяки брызгали струями плотного оранжевого света. Вся планета смотрела на двух пилотов, запертых в крошечной кабине буксировщика. А они ждали, когда наконец корабль подтянется к Холодному. Джал контролировал расстояние по дальномеру. На несколько секунд он ощутил себя мальчишкой. И у него, и у Севки было особенное отношение к пилотам. Все мальчишки любят пилотов.
Командор Пути улыбнулся.
Тысячи экранов, наверно, показали его улыбку, сотни тысяч балогов ее увидели, и никто не догадался, чему он обрадовался. Он ощущал себя настолько спокойным и уверенным, что нарушил этикет и спросил по внутренней связи:
– Госпожа Тачч, господин Глор, как вы?
– Благодарим вашу предусмотрительность, все благополучно.
Голос Тачч был чужим настолько, насколько звук может быть чужим. Неожиданно пронзительный, отталкивающий, как визг тормозов, раздавшийся среди ночи под окном. Севке стало не по себе. Под ногами плыла ночная сторона чужой планеты. Впереди неуклонно увеличивался зеркальный шар. Он занимал уже половину экрана, и в нем различалось темное булавообразное отражение корабля.
Швартовка у спутника Холодного
Тафа сказал: «Во имя Пути…» Джал притормозил. Стеклянный причал Холодного был виден, как короткая коническая башня, косо висящая в черноте над головой. Нос корабля остановился под концом причала, а корма – под хранилищем. «Поворот по вертикали», – сказал Тафа. На носу корабля заработал маленький рулевой двигатель. Тафа регулировал его тягу правой рукой, а левой управлял буксировщиком, опуская корму и поднимая нос. Одновременно он пошевеливал педалями – ставил корабль строго вдоль причала. Пилот мучительно щурился, – все лицо пошло мелкими, злыми морщинками. Восемьдесят тысяч тонн не игрушка, ах и ах… Начав поворачиваться, эти тонны не желали останавливаться. Рычажки давно переброшены на торможение, а корма все жмет от хранилища. Встала наконец… Корабль повис почти параллельно причалу, в какой-то сотне метров. Чтобы видеть хранилище, пилотам приходилось поворачиваться боком.
– Чуток промазал, – хрюкнул Тафа. Он был отменный пилот. С одного захода поставил корабль почти на чистую параллель с причалом.
Если бы корабль встал совсем чисто, работа была бы окончена, и пилот выдернул бы ключ из щита, отключив двигатели. Остальное мог сделать спутник, включив на долю секунды гравитационное поле. К счастью, параллель не была чистой.
– Подправим, паренек?
– Подправим, вашусмотрительность… Веду корму. Готовы?
– Готов. Веди.
Тафа лег правым боком на спинку кресла и, глядя на кормовой верхний экран, начал поднимать корму. Командор держал руку на рычажке носового двигателя. В случае чего, ему следовало «придержать нос» – не давать ему опускаться. А рука боялась. Она вдруг забыла, в какую сторону поворачивается сектор. Пришлось наклониться и посмотреть. Подъем – на себя. Опустить нос – от себя.
– Придержите… – сказал первый пилот. – Стоп… Еще. Стоп.
Командор дважды повел рычаг на себя, поворот стал тормозиться, но слишком быстро. Тафа крикнул:
– Перебрали! Нос книзу!
Со стороны было непонятно, почему он так нервничает. Нос поднимался чуть заметно, ползком. Но восемьдесят тысяч тонн медлительны по природе. Они медленно разгоняются и еще медленней останавливаются.
Опустить – то есть от себя…
Джал толкнул рычаг. Переждал. Толкнул еще раз. Нос пошел вниз, а корма – вверх, к сияющей стенке хранилища. Он толкнул в третий раз и придержал. Он держал бы до конца, но рукоятка выдернулась из пальцев – это пилот, бешено перекосив лицо, рванул оба двигателя. И замер. И Джал замер.
Буксировщик трясся и тормозил, раскачиваясь на болтах, а корма шла вверх. Медленно лезла, придвигаясь к хранилищу. Очертания Холодного дрогнули и размылись на экране – автоматы включили антитяготение, но поздно! Корабль нельзя уже было остановить. Медленно, медленно, как пловец в прозрачной воде прикасается к буйку, как рыба идет сквозь водоросли, корабль придвинулся к блестящей поверхности хранилища. Вздрогнул. Зеркальная поверхность вмялась темным треугольником. Очень медленно. Блики играли вокруг вмятины. Черный, как Космос, треугольник увеличивался. Это корма уходила все глубже, и электронные глаза корабля поочередно тонули в темноте хранилища. Тафа застонал и скорчился в кресле. Как бы отозвавшись на этот слабый звук, раздалось шипение. Оно тоже было тихим, но в космической тишине казалось оглушительным. Экраны затянуло молоком, кипящим огромными пузырями. Жидкий кислород хлынул из хранилища, обволок корабль от носа до кормы и закипел на корпусе, как молоко, бегущее из кастрюли в огонь.
Командор Пути сосчитал до восемнадцати – Великий Диспетчер молчал. И Великий Десантник молчал. Пилот Тафа неподвижно висел в фиксаторах. Джал надвинул на его голову шлем – по аварийной инструкции, вынул из щитка пилотский ключ, опустил шлем своего скафандра.
Его охватило облегчение. Сделано. Все-таки он сделал это. Чисто сделано. Кроме Тафы, никто не догадался, что авария подстроена. Пилотская ошибка, не более… Он спокойно сидел и ждал, что будет дальше. Обидно, если теперь будет взрыв, когда все получилось так хорошо.
Опоздали
Знаменательным вечером … июля, когда стало достоверно известно, что Десантники, ушедшие за рубеж, выловлены и еще четыре обезврежены в Москве, руководители служб Центра собрались на совещание. Говоря же начистоту, они собрались, чтобы посидеть вместе и полчаса передохнуть – и кто бы стал их осуждать за это? Первый вечер у них было хорошее настроение. Первый раз за много дней общий любимец Митя Благоволин приготовил на всю компанию свой особенный кофе. «И очень славно» – как сказала Анна Егоровна. Короткий доклад Ильи Михайловича был выслушан как бы между прочим. Благодушно прихлебывая кофе, он сказал, что с понедельника – а была суббота – детекторы- распознаватели пойдут с конвейера, по сотне штук в сутки. Уже сейчас оперативная служба получила семь портативных детекторов.
