– Как прикреплено? Боже мой… – простонал Сур.
– На присоске. У вас найдется коробочка?
Степка нырнул под стол, выудил пустую коробочку из-под мелкокалиберных патронов. «Слизняк», положенный на дно, сразу прихватился к нему – прилип.
– Оп-ля! – сказала Анна Егоровна. – Класть в вату не требуется. Прячь в карман, Алеша. Через пять минут я подгоню машину.
Я спрятал «слизняк» в карман. Докторша пожала руку Сурену Давидовичу:
– Ну, держитесь. Учтите, спустя полчаса он может и подняться. Честь имею…
– Какая женщина! – потрясенно сказал Сур. – Гвардейцы, вы познакомились с русской Жанной д'Арк!
В этот момент на меня накатило. Если с вами не случается, так вы и не поймете, как накатывает страх в самое неподходящее и неожиданное время. До пятидесяти пяти минут двенадцатого я не боялся, а тут меня затошнило даже. Мы со Степаном привыкли всегда быть вместе. И вдруг – уезжать. Я сказал:
– Не поеду никуда.
– Вот еще какой! – сказал Степка.
– Почему я должен ехать? Я останусь с Суреном Давидовичем!
– Ты лучше расскажешь, у тебя язык хорошо подвешен, – уговаривал Сур.
– У всех подвешен! – отругивался я. – Не поеду!
– Боевой приказ, – сказал Сур. – Выполняй без рассуждений.
Я вздрогнул. У моей ноги заговорил очень тихий, очень отчетливый голосок: «Пятиугольник двести! Вернись к „посреднику“». Пауза. Потом снова: «Пятиугольник двести! Вернись к „посреднику“».
Степка зашипел:
– Рация. Понял? Федька с поляны докладывал. Понял? Опять геометрия – пятиугольники!
Я выудил эту штуку из кармана. Она пищала: «Пятиугольник двести, отвечай». И сейчас же на полтона ниже: «Пятиугольник, говорит Угол третий. Я иду к тебе».
– Киселев, – с тоской произнес Сур. – Ну ладно, Киселев…
Его обмякшая фигура вдруг распрямилась. Он выдернул из шкафа боевой пистолет «Макарова», сунул за пазуху, запер шкаф, оттиснул печать на дверце, ключи бросил Степке, выхватил у меня «слизняк» и переложил его в железную коробочку из-под печати, сунул ее в мой нагрудный карманчик и рявкнул еще неслыханным нами голосом:
– Алексей! Бегом! Перехвати доктора у гаража, сюда не возвращаться! Степан! Наблюдать снаружи, не вязаться! Марш!
Он, задыхаясь, протащил нас по коридору, выкинул наружу и захлопнул дверь. У меня в руках был бластер в чехле для чертежей.
Я «инфекционный больной»
– Ну, выполняй приказ! – выговорил Степка, сильно морща нос и губы. – Выполняй!
– А ты?
Он выругался и побежал. Шагах в двадцати он обернулся, крикнул: «Иди!» – и побежал дальше, Я понял, куда он бежит, – к пустой голубятне, посреди двора. Я, кажется, заревел. К гаражам явился с мокрой физиономией – это я помню. Из третьего или четвертого кирпичного гаражика выползал серый «Москвич», мирно попыхивая мотором. Анна Егоровна, как была, в халате, сидела за рулем. Она открыла правую заднюю дверцу, и я влез в машину.
– Вытри лицо, – сказала докторша.
Я полез в карман за платком.
– Погоди, Алеша. Знаешь, не вытирай. Так будет лучше.
Я не понял ее. Тогда она объяснила:
– Видишь, я в халате? Везу тебя в районную больницу. У тебя сильно болит под ложечкой и вот здесь, запомни. Ложись на заднем сиденье, мое пальто подложи под голову… Погоди!
Я положил бластер под сиденье и лег. Наверно, у меня был подходящий вид для больного – докторша одобрительно кивнула.
– Больше ничего не произошло, Алеша?
– Произошло. Киселев идет к Рубченко на выручку.
– Ты видел его?
– Нет. Маленькая штука заговорила…
– Понятно, – перебила Анна Егоровна. – Держись.
Мы поехали. От гаражей сразу налево, пробираясь по западной окраине, в обход города. Так было немного ближе, и дорога ничуть не хуже, чем мостовая на улице Ленина, и все-таки я знал: мы нарочно объезжаем город. «Лежи, друг, лежи», – приговаривала Анна Егоровна. За последним домом она поехала напрямик, по едва просохшей строительной дороге, чтобы миновать пригородный участок шоссе. Потом сказала: «Садись». Я сел и посмотрел в заднее окно. Город был уже далеко. Окна домов не различались, крошечные дымки висели над красным кубиком молокозавода.
– В сумке еда, – сказала докторша, не оборачиваясь. – Поешь.
– Не хочется, спасибо.
– Откуси первый кусок – захочется.
Я послушался, но без толку. Еле прожевал бутерброд, закрыл сумку. И трясло здорово – она так гнала машину, что ветер грохотал по крыше.
– А гараж вы нарочно оставили открытым? – спросил я.
– А наплевать! Ты смотри, чтобы твой властер не шарахнул из-под сиденья.
– Нет, Сур его хорошо запаковал. Маленькую штуку тоже – в стальную коробочку.
– Чтобы не разговаривала? Догадлив твой Сур… Как его звать по-настоящему?
Я сказал.
– Армяне – хороший народ… Но подумай – никого не обгоняем, уже восемь километров проехали!
Я возразил, что обгоняли многих. Анна Егоровна объяснила, что все эти грузовики идут по окрестным деревням, а в райцентр или на железную дорогу никто не едет. Откуда она знает? Водительский глаз. Она тридцать лет ездит, с войны.
Так мы разговаривали, и вдруг она сказала:
– Ложись и закрой глаза. Дыши ртом, глаза не открывай. Приехали, кажется…
– Глаза для чего?
– Для больного вида.
«Уй-ди, ох, уй-ди…» – выговаривал гудок. Потом провизжали тормоза, и Анна Егоровна крикнула:
– Попутных не беру – инфекционный больной!
Ответил мужской голос:
– Проезд закрыт. На дороге авария.
– Я объеду. Ребенок в тяжелом состоянии.
– Проезд закрыт до семнадцати часов.
Вмешался второй мужской голос:
– Извините, доктор, – служба. Мы бы с милым сердцем пропустили, так начальство нас не помилует…
Первый голос:
– Что разговаривать, возвращайтесь! В Тугарине хорошая больница. Пока проговорите, мальчишка и помрет.
Анна Егоровна:
– Покажите ваше удостоверение, сержант. Я должна знать, на кого жаловаться в область.
Второй голос:
– Пожалуйста, пожалуйста! Мы бы с милым сердцем!
Новый мужской голос:
– Доктор, не подхватите до города? Они меня задержали, и мое моточудо испортилось от злости.
– Не могу, голубчик… – флегматично проговорил бас Анны Егоровны. – У меня больной. Жиклер
