Она положила ладонь на его спину довольно низко, чуть выше пояса, и стала растирать.
— Здесь?
— Почти, — ответил Торн.
— Помогает?
— О да…
Зазвонил телефон.
Он обернулся, она убрала руку, и их взгляды тут же стали серьезными, поскольку телефон требовал ответа и оба прекрасно знали, что это вряд ли звонок друга.
Звонил Холланд.
— Думаю, тебе лучше просыпаться, — начал он.
— Мы еще и не ложились.
— Не понял?
Торн прикусил язык.
— Давай, говори, Дейв.
— Патруль из Шепардз-буш обнаружил труп, на который вам стоит взглянуть. Диктую адрес.
Торн огляделся в поисках клочка бумаги. Портер оказалась рядом — с блокнотом и ручкой в руках, затем отошла к дивану и стала натягивать юбку.
— Слушаю…
— Помнишь сообщение, которое я оставлял для Кэтлин Бристоу? — спросил Холланд. — Ну вот мне и перезвонили.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
НА ЧТО ЭТО ПОХОЖЕ
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Люк
Когда Люк учился в младших классах, в школе к нему приставал один мальчишка. Он на его глазах воровал вещи (авторучки, часы), а затем бил кулаком по плечу и ногой по лодыжке и угрожал, что Люку будет еще хуже, если он хоть кому-то проболтается. Этот мальчишка третировал не только его. Иногда Люк видел, как этот забияка отрабатывал свои приемы и на других. Он улыбался, был приветливым и, прежде чем раздавать пинки, говорил, что хочет дружить. Казалось, будто уловка с притворной добротой и последующими тычками очень веселила его.
Люк никому не жаловался, страдал молча, пока этот мальчик не ушел из школы, но за это время Люк научился распознавать улыбку, которая предшествует боли. Такую улыбку он видел и у человека из подвала. Это звучит глупо: происходящее явно было реальностью, но с этим человеком что-то было не так. Что-то не поддающееся объяснению, растерянность, которая создавала у Люка впечатление, что мужчина и сам не очень-то понимает, что сделает в следующую минуту.
Чем доброжелательнее был мужчина — чем большую свободу предоставлял Люку, чем больше рассказывал, как много он о нем думает, — тем страшнее становилось. И тем решительнее Люк пытался помочь себе.
Трудно заставить себя сконцентрироваться на решительных действиях, когда единственное, чего тебе хочется, — свернуться клубочком и лежать неподвижно, спать, пока все не закончится. Прошло уже несколько часов со времени последнего визита мужчины, Люк про себя декламировал поэзию, вспоминал слова песен… готов был делать что угодно, лишь бы не думать о том, что рассказал и продолжал рассказывать этот человек. Он знал, что это отвратительный вздор, как та неправда, которой однажды школьный задира шепотом поделился с Люком. Этому человеку доставляло удовольствие спускаться в подвал с фонариком и говорить мерзости. Изрыгать гнусности и пудрить ему мозги. Делать его больным. Поэтому Люк, как мог, забивал свои мысли другими вещами, пытаясь вытеснить сказанное этим человеком.
И он сконцентрировался на боли, которую причиняли ему десяток порезов и синяков. Он ковырял ногтем царапины на суставах пальцев, пока физическая боль не пересилила тупую, ноющую боль, которую оставили слова этого человека.
Люк встал, нащупал, шаря руками по грязному полу, вокруг себя куски порванной ленты. Он попытался сконцентрироваться на плане подвала, который мысленно нарисовал себе: низкие углы, сырые трещины и пахнущие плесенью углубления. Полки с толстым слоем пыли. Банки с краской. Мешки с цементом и рамки для картин.
Если мужчина все еще находится в доме, он, вероятно, скоро спустится к нему снова. Чтобы рассказать еще больше… или хуже того.
Люк вгляделся в густую, непроглядную темень и принял решение.
Ему необходимо оружие.
Глава восемнадцатая
Сталкиваться с убийством всегда ужасно, но когда дело доходит до того, чтобы выехать на осмотр трупа, меньше всего это хочется делать глубокой ночью. Хотя при свете дня место преступления кажется еще более бесстыдным и крикливым. И все дело в том, как солнечный свет, падающий на тело, подчеркивает жестокость происшедшего. Бьет, как обухом по голове, шокирующей правдой — трагедия произошла, пока все остальные люди занимались своими делами: гуляли по городу, ходили по магазинам, сидели, скучая, за кассой или письменным столом. А в это время всего в нескольких метрах от них кто-то истекал кровью и умирал.
Ночью же Торн мог выполнять все необходимые в таких случаях действия, слабо утешая себя тем, что сделает нужную, хотя и грязную работу, «уладив недоразумение» еще до рассвета. Когда у него было плохое настроение, он считал подобную ночную работенку сродни сгребанию дерьма лопатой на гору. Но сегодня, стоя над трупом пожилой женщины, пока все ее соседи еще спали, он чувствовал, что будет вносить свой посильный вклад в дело поддержания благочиния, которое порождало незнание.
Он успел перекинуться парой слов с Хендриксом, пока тело упаковывали в пластиковый мешок. Обычный разговор, который ведут люди, прежде чем приступить к работе:
— Как дела?
— Хорошо. Ты прочитал мою записку?
— Да, но это мало что меняет.
— Не совсем. Я видел Брендона.
— И что?
— Что — никто не кричал, и я не пытался разбить ему лицо — такое красивое лицо…
Сейчас, по прошествии минут сорока, разговор перетек в более деловое русло. Говорили о мертвенной бледности и температуре внутренних органов, травматической асфиксии и трупном окоченении. Пока Хендрикс что-то записывал на маленький цифровой диктофон, Торн наблюдал, как бригада криминалистов сновала по крошечной спальне Кэтлин Бристоу. Всегда, когда Торн видел их за работой, он
